Зил мотнул головой, прогоняя жуткое видение. Кулаки его сжались сами собой. Лучше бы пособнику Родда вести себя покладисто, а то леший не посмотрит на юный возраст.
– Так ты, дружище, возвращался в Мос? Собрал уже сведения, да? – Зил наклонился к парню, потрепал его за мочку уха, а затем снял у него с пояса кожаный мешочек.
Малец неуверенно – подбородок дрогнул – кивнул.
– Ну и отлично. Мы с тобой пойдем. Ты проведешь нас в город. Городские ворота ведь охраняются? – Даль правильно понял, к чему клонит леший. – А то мы дороги не знаем, паролей секретных тоже не знаем. А страсть как хочется посмотреть на благоденствие в столице. На ваше счастье, – говорец коснулся пальцем лезвия тесака – на пальце выступила кровь – и подмигнул мальцу.
Тот громко сглотнул, уши у него стали пунцовыми.
– Примите хозяина в себя, поклонитесь ему – и вас впустят в Мос.
Да, уши у мальца выдающиеся. Эдакие лопухи. Всю свою жизнь леший стеснялся своих ушей, чрезмерно больших и оттопыренных, привлекающих внимание взрослых и девчонок. И если первые беззлобно подшучивали над Зилом, то вторые хихикали и указывали на него пальцами. Но этот малец и его ушища!.. Задумай парнишка пробежаться по луговнику, насшибал бы своими ушами сотню-другую бабочек и травмировал бы столько же стрекоз и мелких жучар. А покрути он головой, поднимется ветер. Князь Мор, будь он жив, обязательно взял бы мальца в услужение, чтобы тот вместо рабов с опахалами создавал ток воздуха в его покоях… И не стыдно тебе, леший, такое думать о парне? Зил почувствовал, как кровь приливает к его лицу.
– Принять хозяина – это слишком просто для нас, дружище. – Чтобы скрыть смущение, леший заглянул в мешочек. Конечно же, там был тонжерр, под завязку зеленой пыльцы. – Да и не любим мы кланяться. Так что ты проведешь нас в город аккуратно, без шума, и мы тебя отпустим. Ладно?
Выпятив гордо грудь – качнулись соцветия – и надув щеки, мальчишка заявил:
– Как настоящий мужчина, я никогда не предам хозяина. Ни за что не проведу вас в город. Вы замыслили злое.
Какой же он еще ребенок. Зил куснул себя за губу. Глупый наивный ребенок. И реакция на окружающий мир и опасных двух дяденек у него детская. Щеки вон как надувает, выказывая храбрость… Ребенок, да?! Леший мотнул головой. Да этот ребенок запросто подчинил себе волю одного взрослого и натравил его на другого. И, между прочим, едва не покалечил этого другого, а то и вовсе едва не убил. Хорош ребенок, угу… Да, ребенок. И он не виноват. Его сделали таким. Впрочем, сейчас все равно не время и не место с ним сюсюкаться.
– Ни за что, говоришь? А и не надо. – Один за другим неспешно Зил снял с пояса мальца все мешочки с зеленой пыльцой. – Тебе это больше не пригодится.
Лицо парня враз посерело, губы мелко задрожали.
С мешочками в руках Зил – куда бы их деть? по карманам куртки рассовать? – подошел к Далю. Долго и обстоятельно они принялись обсуждать, как из кусков крыльев птера, правильно их обрезав, сделать маски – вставить их под полосы плетенки на лицо, чтобы защищали от внешнего воздействия глаза, чтобы никакая дрянь в них не попала. А на рот и нос побольше полос намотать и хорошенько их намочить, чтоб и дышать можно было, и тонжерр фильтровать.
…Солнце не успело перевалить за полдень, когда мальчишка расплакался.
Его всего трясло, и зуб на зуб не попадал. Зеленоватая кожа – уши тоже! – покрылась синими пятнами. Как настоящий мужчина, он, поклявшись здоровьем своей матери, своих братьев и сестер, пообещал сделать все-все-все, что от него потребуется, только пусть добрые дяденьки дадут ему тонжерра, хотя бы маленькую понюшечку, ну что им, жалко, что ли.
Звонко жужжа, на переносицу Зила сел комар.
Подмигнув напарнику, Даль подал ему аккуратно обрезанную, без острых заусенцев, маску.
* * *
Траст вырос на ферме, среди коров и свиней, коз и овец, без стеснения испражнявшихся в стойлах, и потому спокойно переносил самые неприятные запахи, однако даже его доконала вонь протухшей и гниющей рыбы напополам с дымом пожарища и горелым мясом. Пальцами, поросшими рыжими волосами, он зажал нос, когда Лариссу вывернуло в первый раз.
– Толстый, что это?! – Лицо блондинки давно уже перестало быть испуганным и растерянным, в глазах у нее блестели слезы, и Траст готов был отдать на отсечение свою рыжую голову, что она вот-вот расплачется-таки. – Чего ты молчишь, толстый?!
Она сама уже все поняла, просто отказывалась вслух признать страшное: рыбацкого поселка, расположенного на обоих берегах реки, известного всем на Разведанных Территориях, поселка, откуда она родом и куда она привела Траста, больше не существовало. Дома на сваях сожгли, а всё население – рыбаков, женщин, стариков и детей – безжалостно уничтожили.
– Там мост был. – Ларисса махнула рукой, указав на нечто обугленное, одним концом зацепленное корнями лианы за усыпанный рыбьей чешуей берег, а всей остальной массой прибившееся к мелководью, на котором умирали от жары лодки. Эти пожелтевшие уже листья гигантских кувшинок, склеенные густой смолой, запутались в живых сетях, сплетенных из хищных водорослей. В самих же сетях Траст насчитал десяток детских трупиков, обглоданных рыбами и креветками. – Толстый, что это?! Что?!
– Я так понимаю, Щукари, твой родной поселок, – буркнул он, окинув взглядом головешки, оставшиеся от домов. – Говоришь, карпов тут коптят так, что пальчики оближешь? И сомов жарят, а судаков с икрой запекают?
Солнце спешило к горизонту, чтобы не видеть больше того, что творилось на земле, и оставить смерть наедине с Трастом. Наедине – потому что Лариссу он ощущал как одно целое с ним.
Смерть окружала его со всех сторон. Она ласково шептала ему в ухо, и от этого в груди становилось приятно. Да только все это было нехорошо, все это только разозлило Траста. Везде, куда ни глянь, – а ему хотелось смотреть, как же ему хотелось! – лежали трупы мужчин в забрызганных кровью одеждах из рыбьей кожи. Кто-то сжимал в руке острогу, кто-то – большой разделочный нож. Некоторые перед смертью пытались прикрыть собой жен и детей. Женских трупов – с распоротыми животами и развратно раздвинутыми ляжками – тоже было немало. Не пожалели убийцы и стариков – седые головы валялись отдельно от костлявых дряхлых тел.
Во всем поселке пожар не тронул лишь один дом на сваях-столбах – в нем разве что расплавились от жара пленки рыбьих воздушных пузырей, которыми тут было принято затягивать оконные проемы. На утоптанной земле перед тем домом лежал мужчина. Издалека Траст принял его за раздувшийся на жаре труп, но только Ларисса подбежала к нему и хлопнулась перед ним на колени, труп ожил.
– Солить тебе жабры, доченька! – Далее труп разразился такой отборнейшей бранью, что даже Ларисса покраснела, а ведь она с детства привыкла к особой манере общения Майдаса, ее приемного отца, ведь это именно он, не удосужившись подстелить себе хотя бы тюфяк, валялся посреди Щукарей и вставать, похоже, не собирался. Он был такой же широкоплечий, как и раньше, и ноги его были толще бычьих окороков, но что-то изменилось в нем, куда-то ушла его грозная сила, так и прущая из него прежде. Майдас сильно сдал за то время, что Траст его не видел, и кадык на горле рыбака стал резче выделяться вместе с седой щетиной. – Доченька вернулась! Соскучилась по папке? Со всеми нашими уже поздоровалась? Все они тут, все-все. Вон мой племяш, твой братишка. – Майдас махнул толстой мускулистой рукой, указав на кучу тел, изрубленных алебардами. – Вон моя сестренка. Дура дурой была, и характер скверный, аж терпеть ее не мог, лет тридцать с ней не разговаривал, а все ж своя, кровинушка… Ну да хоть ты, доченька, жива.