Всем поровну - читать онлайн книгу. Автор: Александр Громов cтр.№ 16

Писк флейты. Удары, удары… Жить! Под свист плети Агафокл послушно шевелил обломком весла, стараясь попасть в общий ритм. Трирема разворачивалась для новой атаки перед самым амфитеатром – снизу было слышно, как палубные бойцы вопят и звенят оружием, зарабатывая помилование. Зрители отвечали одобрительным гулом. Во вспененной воде возле борта мелькнула голова без шлема, попала под весло и больше не показывалась.

Остановить побоище… Нет, не только. Прекратить насилие, в какой бы форме оно ни проявлялось. Попросить звезду, чтобы люди, все люди Ойкумены перестали убивать и мучить друг друга. Пусть каждый сполна испытает на себе то, что принесет другому: горе и страдание, боль и радость… Точно! Агафокл рассмеялся. Это же так просто, почему он не додумался до этого раньше? В школе при гимнасии он не был прилежным учеником. Наверно, он в самом деле никудышний философ…

…Огромная черная квадрирема, высоко несущая выгнутую позолоченную корму, стряхнув с себя остатки «родосского» корабля, разом взмахнула четырьмя рядами весел. Тому, кто видел ее со стороны, не заглядывая внутрь, могло показаться, что ее легкий бег никак не связан с мучениями гребцов, ворочающих громадными веслами под частые удары колотушки в медный диск…

Удар пришелся вскользь, и обшивка устояла, но от мачты на носу квадриремы, качнувшись, отделился «ворон» – абордажный мостик – и с обвальным грохотом рухнул на палубу. Попавший под него гладиатор не успел даже пискнуть. Железный клюв «ворона», застряв в пробитой им насквозь палубе, высунулся над головой Агафокла. Трирема вздрогнула и накренилась. В скалмы нижнего ряда хлынула вода. Гребцы, кто усидел на скамье при ударе, вскочили со своих мест. «А-а-аа-а-а!..» – бесполезно дергая цепь, в ужасе завопил остиец. Весла квадриремы вспенили воду: пренебрегая абордажем, «сицилийская» громадина пятилась назад под градом летящих с триремы дротиков, пытаясь опрокинуть неприятельский корабль. Гортатор, римский гражданин всаднического сословия, тряся салом, с воплями полез из трюма на воздух.

Если бы не вода, потоками вливающаяся в трюм, если бы не вопли обреченных гребцов – явление, в сущности, вполне заурядное, – история человечества могла бы выглядеть иначе. То, чего не смогла добиться плеть надсмотрщика, сделал обыкновенный страх насильственной смерти. Простим человеку человеческое.

– Утопи ее! – заорал Агафокл, яростно тыча пальцем в сторону квадриремы. – Звезда, утопи ее! Это я, Агафокл!.. Утопи ее, я тебе приказываю! Слышишь меня? Утопи!!!..

Успел ли он осознать глубину совершаемой им ошибки, нам неизвестно.

– Подержи верблюда! – презрительно кривя рот, сказал обернувшийся к Агафоклу старик-друид.

Больше он ничего не сказал.

Десятки тысяч зрителей взревели от восторга, когда прямо напротив амфитеатра громадная квадрирема вдруг начала погружаться на ровном киле, а намертво сцепившаяся с ней трирема перевернулась и затонула быстрее, чем можно прочесть эти строки. И вряд ли кто-нибудь из завороженных зрелищем людей видел, как на востоке вдруг вспыхнула яркая золотая звезда и, распадаясь в полете на куски, начала падать – все ниже, ниже, ниже…

Настоящее обременено прошлым и чревато будущим.

Лейбниц

По-видимому, еще долго не утихнут споры: следует ли считать ЭТО живым? Или даже так: следовало ли? Ибо, к счастью, глагол этот можно теперь употребить и в форме прошедшего времени.

Кое-кого огорчает это обстоятельство. Меня – нисколько. В данном вопросе я из большинства. Можете брезгливо назвать меня заскорузлым обывателем, мне все равно. К тому, чем завершился самый странный, беспокойный, бестолковый и нервный год моей жизни, лично я отношусь с глубоким удовлетворением, и точка.

Нет, мы не победили. Вряд ли мы могли бы победить ЭТО, не превратив изрядную часть земной поверхности в зараженную пустыню, – причем без особой гарантии успеха. Нам просто повезло, я так считаю. Нам часто везло на протяжении нашей истории, мы привыкли к везению.

Вряд ли можно победить, если нет войны.

Как всегда, большинство людей не сделали никаких выводов. Более того: постарались забыть. Теперь даже шутить над ЭТИМ стало не модно, и анекдоты, некогда очень многочисленные, исчезли из эфира, электронных сетей и с газетных полос. Откровенно говоря, среди них не было ни одного удачного, во всяком случае, на мой вкус.

И вот по части этого-то стремления поскорее забыть я расхожусь с большинством, потому что знаю твердо: однажды мы проиграем. Как? когда? почему? – пусть над этим думают головы поумнее моей. С меня довольно и Основного Постулата.

В популярном изложении он очень прост: ОДНАЖДЫ НАМ ОЧЕНЬ КРУПНО НЕ ПОВЕЗЕТ.

Говорят, теперь измышлены теоретические модели, позволяющие обойти Основной Постулат и объяснить появление ЭТОГО чем-то иным. Я не очень-то им верю, может быть, только потому, что моя профессия не терпит легковерных и самоуспокоенных. Но скорее всего по другой причине, связанной, если хотите, с категориями совести и иными столь же трудноуловимыми понятиями. Я говорю о вере.

Вера – она бывает и в худшее. В отличие от надежды. Но вот в чем странность: вера в худшее и надежда вполне уживаются друг с другом и могут спокойно сосуществовать во мне бок о бок.

Поскольку я жив – я надеюсь. А поскольку надеюсь – жив.

Я только недавно это понял.

Весь день сыпал мелкий дождик, истребляя последние остатки ноздреватых сугробов по северную сторону дома, сочился каплями с мокрого шифера крыши в жестяной желоб и тощей струйкой верещал в железной бочке, подставленной под водосток. Но к ночи распогодилось. Циклон, поверив прогнозу, отполз на восток. И сразу же резко похолодало, как бывает только в начале апреля; лужицы схватились тонким ледком, мокрые черные ветви яблонь закаменели под хрусткой коркой, колючая проволока, натянутая поверх дощатого забора, заиграла блестками в свете уличного фонаря. Федор Федорович проснулся от писка будильника, подошел к окну, с одобрением взглянул на ясное звездное небо, с неодобрением – на фонарь и решил, что проснулся не зря, а сделав такое умозаключение, заторопился. По сегодняшним условиям наблюдений проснуться следовало еще час назад.

Он выключил калорифер, надел на себя теплое шерстяное белье, а поверх него пуховку и такие же пуховые штаны, сунул ноги в валенки с галошами и водрузил на начавшую лысеть голову вязаную шапочку с помпоном. Посетив дачный туалет ведерной системы, он вернулся в дом, подхватил со стола на веранде термос и коробочку с окулярами, снова вышел на хрусткий ледок и направился к беседке. Та имела довольно странную для непосвященных конструкцию: ее крытая рубероидом крыша могла свободно откатываться в сторону на роликах по уголковым направляющим. Оставалось небо над головой да четыре столба, убрать которые без разрушения беседки не было никакой возможности, и поэтому Федор Федорович с ними мирился.