Генерал-фельдмаршал Голицын - читать онлайн книгу. Автор: Станислав Десятсков cтр.№ 15

Шла борьба за власть, канат перетягивали обе стороны — и партия Софьи, и партия Петра.

Припять генерала Гордона надобно было с особой почестью — ведь он командовал обоими выборными солдатскими полками иноземного строя, а в них 12 тысяч офицеров и солдат набиралось. Сила! Вторая сила после стрельцов!

Все это Борис Алексеевич подробно объяснил царице, и Наталья. Кирилловна постаралась, вспомнила, должно быть, старину, как принимала она гостей при покойном муже, царе Алексее Михайловиче! Голицын с удовольствием оглядел светлую столовую палату, убранную цветами, и роскошно сервированный стол, блестевший серебряной посудой (намять царице от мужа) и уставленный холодными старомосковскими яствами.

Стояли: розовая ветчина и заливные языки, аршинные колбасы и шейки грудные, соленые куриные желудочки и печень, свиные и говяжьи студни. Венчал же мясной стол целиком зажаренный молочный поросенок, набитый гречневой кашей. На рыбном же конце красовались: лососина с чесноком, стерлядь волжская и селедочка беломорская, краснела меж цветов семужка, выглядывала спинка белорыбицы, икорка блестела красная и черная. Запотели, поджидая дорогих гостей, графинчики с водочкой белою и темною, анисовой и можжевеловой, манили вина ренские и венгерские.

А к водочке были огурчики свежего просолу, цитроны и яблочки соленые.

К заливу стояли квасы яблочные, воды брусничные и малиновые.

— Постаралась матушка царица, ничего не скажешь. А попроси у нее липший грош на потешных, ни за что не даст! — сердито буркнул Петр, оглядывая столовую залу. — И для кого сие? — оглянул склонившихся в поклоне гостей. Уж не для Гордона или этих бояр седобородых — князей Троекурова и Прозоровского — старалась матушка? Ведь всем ведомо, что Иван Троекуров в большой чести у Софьи. Петр Прозоровский у брата Ивана в доверенных советниках обретается.

Но Борис Алексеевич уже подлетал к Петру, подталкивая Дмитрия: «Вот новый стольник твой, государь, родственник мой князь Дмитрий. Только что вернулся из Крымского похода».

— И что, много крымцев побил, стольник? — усмехнулся Петр.

Князь Дмитрий горделиво вздернул голову, но ответил тоже усмешливо: «Ни одного, государь!»

— Молодой человек крепко стоял со мной в одном строю, когда бились мы с Нуриддин Калгой, государь! — заступился Гордон за князя Дмитрия.

— Ну а коли бился, так скажи, чего боле всего опасаются в бою крымцы? — Петр внимательно смотрел на своего стольника сверху вниз, с высоты своего роста.

— Пушек, государь! — четко ответил Дмитрий.

— Вот это дело, стольник. Садись-ка ко мне поближе, расскажи о пушках. Я ведь сам первый бомбардир в своем полку. И ты, Петр Иванович, присаживайся, присаживайся рядом. Поговорим о вашем походе. И вы, бояре, садитесь. — И, увидев смущение Троекурова и Прозоровского, приказал: сидеть всем без чинов.

И получилось не только веселое застолье, но и разговор По делу.

Ну, конечно, и водочка развязала языки. Даже обычно сдержанный Гордон разошелся и говорил открыто, с сердцем:

— Я предлагал князю Василию в том походе отправить 50 тысяч украинских казаков вниз по Днепру к Очакову. Они бы не только блокировали эту турецкую крепость, но и помешали бы крымскому хану перейти через Днепр, ежели бы он воротился со своей ордой от Белграда. Не приняли мою позицию. Я предлагал при продвижении к Перекопу возвести четыре форта и оставить там запасы под прикрытием гарнизонов. Тогда не было бы потерь от татарской конницы в случае ретирады.

Не приняли и сие, и потери вышли немалые. Наконец, я предлагал сбить пушками — их ведь разного боя было почти семьсот — слабую перекопскую фортецию и войти в Крым. Пока бы еще хан доскакал от Белграда до Перекопа! Риск, конечно, был, но на войне без риска нельзя. Не приняли!

— А против Перекопа ни одна наша пушка так и не выстрелила — зря их к Крыму тащили, а потом многие в степи бросили! — с горечью добавил князь Дмитрий.

— Да, великий полководец наш Васенька! — насмешливо протянул Борис Алексеевич. Уж кто-кто, а он на своего родственника великий зуб имел.

— А может, и впрямь подкупил злодей нашего великого воеводу и были те две бочки с золотом, о которых по всей Москве слух идет? — осторожненько, прищурившись, вопросил, тряся седенькой бородкой, Петр Иванович Прозоровский. Ведал он Приказом большой казны, и кому как не ему было знать силу злата.

— Само собой были бочки! Только обманул гололобый Ваську — деньги-то в тех бочках были медные и только сверху златом покрытые! То-то, я думаю, рожа была у Васьки, когда он ту монету на зубок пробовал! Ха-ха-ха! — затрясся в хохоте могучий краснолицый Иван Троекуров.

«И здесь Бутурлин постарался…» — с досадой подумал было князь Дмитрий, а потом сообразил, что собравшиеся здесь вельможи съехались к Борису Алексеевичу не случайно — все они, хотя и по разным причинам, ненавидели царского фаворита.

Пожалуй, только у него одного не было никакой ненависти к слабому и безвольному воеводе. «Учен, но не воин!» Что ж, и сие бывает. Но как права поговорка: «Не в свои сани не садись!» Зла у него на своего родственника не было, но и то, что другой родственник, Борис Алексеевич определил Мишу в петровский лагерь, возражений не вызвало. Здесь, в Преображенском, князь Дмитрий вдруг сразу почувствовал, что в борьбе Петра с Софьей победит Петр.

И более всего он почувствовал это даже не за царским столом, а когда сидел вечером в лагере семеновцев, у солдатского костерка, разожженного Мишей, и свет костра выхватывал молодые безусые лица Мишиных товарищей, явившихся послушать офицера, недавно стоявшего у врат Крыма.

— Эх, не было нас там! — прервал Мишка рассказ старшего брата. — Мы бы ночью без всякого генеральского указа на перекопский вал бы взошли. А за нами и другие полки пошли бы. Взяли бы, други, Перекоп!

— Оно, конечно, взяли бы, взяли! — раздались дружные крики.

— Ну с новым царем у вас еще много впереди Перекопов будет! — весело заметил князь Дмитрий.

На другое же утро Дмитрий Михайлович стал стольником в Преображенском, а после скорой победы петровской партии был определен уже не Борисом Алексеевичем, а самим царем капитаном седьмой роты преображенцев.

Апрельское небо над Москвой стояло в этот день высокое, ясное, без единого облачка. Так же и на душе у Петра стало спокойно и ясно — позади осталась утомительная сутолока, когда надо было загружать стоящие на Москве-реке струги провиантом и амуницией, следить за погрузкой многопудовых мортир и голландских пищалей. Погрузили на струги также шестнадцать тысяч пудов пороха и четырнадцать тысяч бомб. А господа генералы, любезный друг Франц Лефорт и Антоном Головин, еще жаловались, что многие струги дали течь и боеприпасы, мол, отмокнут и, может выйти, под Азов станут негодны. Петру самому приходилось жестоко лаяться с купцами и кормщиками, дабы вытаскивали грузы и спешно смолили заново давшие Течь суда, потом скакать на Пушечный двор и даже в далекий Переяславль-Залесский за новыми огнестрельными припасами.