Смешные и печальные истории из жизни любителей ружейной охоты и ужения рыбы - читать онлайн книгу. Автор: А. Можаров cтр.№ 14

— Так что, я думаю, не во всем Энгельс прав, да и другие тоже, — заключил Николай.

На лице Петюни была гримаса, какая случается, когда распиливаешь сырую доску или пытаешься отвернуть газовым ключом прикипевшую гайку на водопроводной трубе. Он пытался откупорить новую бутылку водки с металлической пробкой без «козырька».

— Ага, — замотал он головой, оставаясь почти полностью сосредоточенным на процессе вскрытия бутылки, — Как же! Энгельф не прав, а ты прав! Наверно, в «Канцтоварах»-то, — бросил он уничтожающий взгляд на Николая, — твои портреты-то продаютфя. Вот, как тебя нарифуют и продавать фтанут, хоть одно лицо, даже не цветное, так тебе верить фтанем. А пока, ифвини!

— Да ты не верь! — взорвался Николай. — Ты не верь, а думай! Сам думай! Восемь классов тебя учили, как надо жить, а как думать надо, никто не учил!

— Ничего, выучилфя кой-чему, — разливая в стаканы водку, протянул Петр. — Работаю, не бедую, как некоторые.

— Не тому учили-то! Пойми ты, не тому! — надрывался Николай. — Вот ты «Му-му» Тургенева помнишь?

— Это про Герафима? Он ее в речку кинул органом лафки, а она ему в ответ: «Фа что?» — произнес высоким голосом Петюня, вспомнив анекдот, и закатился от хохота. Взгляду него фиксировался уже с трудом, но организм еще крепко сидел на земле.

— Да! Про Герасима! — горячо подхватил Николай, не знавший, по-видимому, анекдота и полагавший, что Петюня действительно вспомнил рассказ. — Именно про Герасима! А в школе тебя учили, что это про плохую барыню, про крепостничество. Про крепостничество-то, про крепостничество, да не только про барыню, а и про народ. И вовсе не с положительной стороны этот народ представлен, а, ох! с какой отрицательной!

— Ф какой-такой?

— С такой-такой! Раб народ-то! — воскликнул Николай так, словно обрадовался этому обстоятельству. — Раб паскудный, терпеливый! Так-то народу спокойнее. Тяжелее, но спокойнее.

Я перевернул палкой глиняный пирог, отчего искры беззвучным залпом взмыли в черное небо, и посмотрел на собаку. Бес уже изнемог от жара и, решительно поднявшись, подошел к моим ногам и плюхнулся оземь.

— Тебя учили, что Тургенев чуть ли не революционер, — продолжал между тем Николай, изображая в лицах учителя, который высокомерно учит Петра, что Тургенев-революционер. — Тебе врали, что он так вот думал, а не эдак, что учил так вот нас жить, а не эдак! Не верь! Никто не знал, как надо жить! Ни Толстой, ни Тургенев, ни Достоевский, никто не знал и никого ничему не учил! Потому, что сомневались во всем! Потому, что сами никому не верили, а думали!

— Знаешь, Чехов брату своему писал, — после некоторой паузы вдруг заговорил заплетающимся голосом Николай, поджимая по-пьяному губы и помахивая из стороны в сторону правой рукой с напряженно вытянутым указательным пальцем, — Не верь, писал, никому, особенно газетчикам! Смотри, дескать, по сторонам и сам соображай, а верить — никому ни-ни!

— Так, это ж при царе было! — возразил из последних сил Петр.

— «При царе-е-е-е!» — передразнил приятеля Николай, и щетинистое лицо его приняло выражение брезгливости. — А ты при ком живешь, чучело? Чем он тебе не царь? Великия, без Малыя и Белыя, а? Только этот временщик, а временщик всегда хуже, потому что ему надо успеть нахапать, как можно больше.

— Выходит, по-твоему, что ефли никому не верить, — с прежней хитрецой в глазах пролепетал Петюня, — Так и тебе нельфя верить. А раф так, то нужно наоборот — вфем верить!

Сказав это, он радостно загоготал пьяным смехом, и на него напала икота.

— Ду-у-у-рак ты, — с сожалением осмотрев засыпающего приятеля, словно не видел раньше, сказал совершенно трезвым голосом Петя. Потом он с ненавистью допил водку, мотнул мне головой и повалился на расстеленную палатку.

Предутренняя свежесть заставила Беса вернуться к костру. Я выкатил из углей утку и остудил ее в песке. Потом аккуратно разломил спекшуюся глину, и несказанный аромат, вырвавшись из нее наружу, поплыл над берегом и водой, дразня чувствительные ноздри ночного зверья. Утку я положил на тряпицу, служившую скатертью рыбакам, закинул ружье за спину и, трогаясь в путь, подмигнул Бесу, жадно ловившему запах печеной птицы:

— Если сейчас повезет, и мы с тобой угостимся таким яством. Пошли, а то светать уже начинает.

о Плану, луга должны были затопить. Никто из кадницких ничего толком об этом Плане не знал и не слишком им интересовался, равно как и План ничего не знал о кадницких и вовсе не интересовался их отношением к лугам. План этот был связан со строительством Чебоксарской ГЭС. В соответствии с проектными данными уровень воды в Волге должен был не очень высоко, но все же подняться над заливными лугами у Кадниц, и, в отличие от благодатного весеннего половодья, затопить их навсегда.

Случайно узнав, что План так решил, кадницкие приняли малоприятную для себя новость с христианским смирением, как это бывало уже не раз в отношении многих других планов и указов. Претворение Плана в жизнь возле Кадниц началось со спиливания громадных ив и тополей, росших в лугах прямо против деревни. А завершилось строительством пирамид. Кто-то может подумать, что под пирамидами я понимаю некие сооружения из дерева или металла, напоминающие по форме одноименную геометрическую фигуру. Вовсе нет. В серединной, самой высокой части лугов, через сто метров друг от друга были возведены из железобетона четыре многометровых сооружения, копирующие знаменитые египетские пирамиды. На вершине египетских я никогда не был и не берусь гадать, насколько они плоски или остры. Кадницкие же аналоги оканчиваются площадками, на которых могут расположиться несколько человек, не чувствуя себя стесненно, и наблюдать с высоты за всем, что творится в лугах, когда там что-нибудь творится. Больше они ни зачем не нужны. План почему-то так и не реализовался до конца, и к тихой радости кадницких луга не затопили. Спиленные деревья отчасти перетащили к деревне по половодью и употребили на дрова, отчасти оставили догнивать в лугах. А пирамиды, оказавшиеся без употребления, если не считать того, о котором я уже упомянул, так и остались стоять на своих местах и ждать своего звездного часа, когда заставят они поломать голову археологов далекого грядущего, дерзнувших раскрыть загадку их происхождения.

Мы редко забираемся на эти пирамиды, как житель Санкт-Петербурга, например, редко поднимается на верхотуру Исаакиевского собора, хотя бы и каждый день ходит мимо него из дома на работу. В тот же холодный октябрьский день я был вынужден просидеть на одном из этих кадницких чудес все утро и, словно болельщик у телевизора, которого не слышат хоккеисты, наблюдать за охотой брата и друзей. Накануне мне пришла в голову идея переплести толстенную пачку старых «Нив», и наточенный, как бритва, резак глубоко прорезал мне ладонь правой руки. Теперь рука болела, ныла, тикала и всякими другими способами не давала о себе забыть, словно ждала, когда я с ней заговорю, чтобы тут же язвительно ответить: «Сам виноват! Сам виноват! Сам виноват!» Стрелять я во всяком случае не мог, и мне оставалось лишь наблюдать.