«Максим» не выходит на связь - читать онлайн книгу. Автор: Овидий Горчаков cтр.№ 57

«…Но тут же голова его падает в снег. У него нет сил. Только в глазах его еще теплится жизнь. И в глазах этих – выражение такой решимости, что Штресслинг понимает…

Он подзывает эсэсовца из взвода огнеметчиков.

– Давай кончать. Это дело и так слишком затянулось. – Его нижняя губа искривилась в пародии улыбки. – Ему так и сяк капут, но он еще может послужить примером для остальных.

Фаллест порывисто поворачивается к нему:

– Но, штурмбаннфюрер!.. Это немыслимо! Я думал, мы их толь ко попугаем!..

– Что значит «попугаем»? – гремит Штресслинг. – Посмотрите туда – вагоны вот-вот загорятся, если мы тут еще будем тратить попусту время. Или они заговорят, или подохнут! А раз им все равно придется подохнуть, мы должны заставить их заговорить. – Он подходит к Фаллесту. – Довольно, шарфюрер! За нами идет пять, десять, тридцать эшелонов. Все на север. Если мы немедленно не развяжем языки этим сволочам любыми средствами – слышите? – засады на наших людей будут продолжаться! Они задержат или совсем остановят эшелоны! А это, шарфюрер, только и нужно их командирам. – Внезапно успокоившись, он добавляет: – Часы, потерянные нами здесь, не потрачены зря – мы защищаем эшелоны, идущие на выручку наших окруженных дивизий! – И он заканчивает своим обычным саркастическим, едким тоном: – Пошевеливайтесь, Фаллест! Быстро!

Командир взвода огнеметчиков стоит словно громом пораженный. Но вот он сигналит одному из своих солдат, и тот выходит вперед, бледнея.

– Подожди минуту! – говорит Штресслинг. И в который раз спрашивает партизана: – Ну, будешь говорить?

Глаза русского закрыты. Неизвестно, слышал он или нет. Штурмбанфюрер с изумительной небрежностью спокойно бросает:

– Действуй!

Огнеметчик отходит на несколько шагов. Сигналит двум эсэсовцам, охраняющим пленного, чтобы те ушли с дороги.

Сжав зубы, со странным, остановившимся взглядом он поднимает штуцер огнемета. Еще раз смотрит на Штресслинга. Наконец решается. Клапан давления газа автоматически приводит в действие воспламеняющее устройство…»

Не откладывай книгу в сторону, товарищ!

Ты должен, должен знать, как мы, безвестные партизаны, умирали в ту декабрьскую ночь, как заживо сожгли, зарезали, расстреляли нас в сорок втором. Чтобы победило наше дело, чтобы жила страна, чтобы жил, чтобы берег мир, чтобы множил славу нашей Родины ты, товарищ!..

«Мощная струя огня с ревом вырывается из огнемета. Ужас!

Сцена эта продолжалась не более нескольких секунд, но она достигла самой вершины ужаса…

Сначала русский вскричал жутким, нечеловеческим голосом и стал извиваться, взрывать ногтями снег и землю.

Его тело, сгорая, исчезало на глазах.

С пепельно-серым лицом эсэсовец отключил пламя по сигналу Штресслинга.

Его жертва еще извивалась несколько секунд на черной выжженной земле, где растаял весь снег, еще билась в агонии смерти.

Последним своим движением русский поднес руку к обугленному лицу, на котором сгорела вся живая плоть. Затем его тело изогнулось, опало, замерло на земле.

Он мертв.

Я отворачиваюсь, пытаюсь вычеркнуть из памяти эту чудовищную сцену.

В нескольких шагах от сожженного стоят в свете прожектора партизаны, потрясенные этой дантовой сценой, только что разыгравшейся у них на глазах.

Один из них падает на колени в снег. Он шумно рыдает, воздев руки к небу.

Одна из женщин внезапно вскакивает с бешеным криком, как одержимая. Двое эсэсовцев спешат удержать ее. Ее подруги тоже в неистовом порыве набрасываются на них, действуя ногтями, как когтями. Младшую кое-как отрывают от эсэсовца, чье лицо она разодрала…»

Кто? Кто упал на черный снег? Кто умер такою смертью? Черняховский? Максимыч? Солдатов?.. Этого мы никогда не узнаем. Но по свидетельству эсэсовца Ноймана мы знаем, что среди пятнадцати не нашлось ни одного предателя, все пятнадцать не устрашились лютой смерти, не уступили стали и огню…

Но теперь настал черед и других. Друзья прощались взглядами, пожатием рук. Может быть, обменялись двумя-тремя словами, за которыми стояло невысказанное и невыразимое…

«Штресслинг саркастически усмехается, глядя, как пленных пинками сваливают обратно на землю.

– Хватит! – кричит он вдруг. – Мы и так потратили слишком много времени.

Заложив руки за спину, он подходит к партизанам и внимательно вглядывается в каждого.

Затем приказывает эсэсовцам:

– Пулеметчики! Кончайте!..

Повернувшись на каблуке, он тут же уходит по направлению к паровозу.

Горят деревья. Счастье, что ветер дует не в нашу сторону. Однако пора в дорогу. Уже валятся деревья, взметая снопы искр, всего в нескольких шагах от пути.

Несколько длинных пулеметных очередей. Потом полдюжины пистолетных выстрелов. Тишина.

Партизаны уплатили по счету. С процентами…

Медленно трогается эшелон».

Кровь стынет в жилах, когда читаешь эти страницы из книги, написанной палачом, читаешь о страшной казни героев. Но не только скорбью, а безмерной гордостью полнится сердце, гордостью за тех, кого не пересилила вражья сила. В их глазах в те последние минуты горел тот негасимый огонь, что встал бушующим, непроницаемым валом перед гитлеровцами на Волге, под Москвой и Ленинградом. Ни огнем, ни мечом не смогли фашисты – «викинги» сломить мужество героев группы «Максим». Эшелон скрылся во тьме. Проревел в ночи гудок, похожий на крик раненого зверя.

Может быть, кто-нибудь из героев еще какие-то мгновения слышал этот гудок, прозвучавший как реквием, еще видел россыпь звезд на небе, видел, как, мерцая, уплывали они навсегда в беспросветную, бесконечную, как вечность, черноту. Недолго вился слабый пар над остывающими телами.

Так в степи, под Орловской, в ночь на 3 декабря 1942 года эсэсовскими автоматами и пулеметами была расстреляна их юность, расстреляны мечты.

Леонида Матвеевича Черняховского и его группу «Максим» командование объявило без вести пропавшими.

Комиссар Максимыч – Василий Максимович Быковский – никогда не вернулся к молодой жене Оле и сынишке.

Валя Заикина не окончила десятый класс и не дожила до того времени, когда ее родная Владимировка стала городом Ахтубинском. Навсегда потухли ее озорные, улыбчивые глаза…

Володя Солдатов, заговоренный от пуль Володя Солдатов, не увидел родного Севастополя, возрожденного из руин.

Павел Васильев не поступил в университет.

Коля Лунгор так и не стал футболистом команды «Шахтер», а Коля Хаврошин не стал машинистом «Ракеты» или «Метеора» на Волге.

Нонна Шарыгина так и не прочитала стихов Володи Анастасиади.

Когда в день твоего рождения, Нонна, взошло декабрьское солнце над заснеженной степью, ты не встретила его, как бывало, улыбкой. Замерло навеки горячее сердце, смертный холод сковал изрешеченное пулями твое девичье тело, седой иней покрыл твои нецелованные губы. И рядом лежал тот, который в своих мечтах называл тебя «Ассоль». Тебе не дано было многое в жизни – не сбылись девичьи мечты, не узнала ты материнских радостей, не смогла утешить старость отца с матерью. Но зато немногим героям, Нонна, было дано совершить столь высокий подвиг. Немногие из павших так дорого отдали свою молодую жизнь…