Год любви - читать онлайн книгу. Автор: Пауль Низон cтр.№ 69

Я впал в малодушие, барахтался в паутине страхов, ко всему прочему примешивалась еще и боязнь заболеть, я видел убожество своего существования, но видел и роскошь своего положения, особенно в сравнении с бесчисленными бедняками вокруг, но это не помогало, душа моя не оттаивала. Иногда я уже видел себя начинающим пациентом психиатрической больницы или одним из тех бедолаг, которые обращают на себя внимание тем, что с ними что-то не так, хотя и непонятно, что; какая-нибудь деталь или всего лишь львиная грива придают убогость внешнему виду и прежде всего нерешительность поведения, стоит ли удивляться, если кто-то покажет на такого господина пальцем и скажет: вон тот, видите? Он ведь тогда… теперь вспомнили? Так это тот самый… Бывший.

Первое подобное ощущение я испытал, когда начал принимать грязевые ванны в Абано. Их давно уже хотел прописать мне мой врач, особенно из-за время от времени возникающих болей в межпозвоночном диске. Больничная касса, в которой я состоял, вполне могла оплатить лечение, теперь самое время воспользоваться, решил я.

Чтобы уладить дело с больничной кассой, надо было съездить в Цюрих. Вторую половину дня и вечер перед отъездом из Цюриха я провел в квартире своей жены, сама она была за границей, у меня все еще оставался ключ, и я принял поспешное решение дождаться отъезда там. Я лежал одетый на кровати за задернутыми шторами, шторы были красивые, белые, они приятно смягчали свет, все дело, видимо, было в ткани из сатина, шторы ниспадали со старомодных медных карнизов с круглыми набалдашниками на концах почти до самого пола. И когда я лежал на широкой кровати, залитой мягким светом, и тупо разглядывал мебель, мне было не по себе, я чувствовал себя хуже, чем в гостинице. Здесь мне больше нечего было делать, я вломился сюда без разрешения, спать я не мог, только убивал время и, делая это, чувствовал себя непрошеным гостем, обитателем ночлежки. Я продремал почти до полуночи и уехал. Я ехал в своем старом автомобиле в направлении Бернардинского туннеля и далее через долину По в Венето; в Абано и в свою гостиницу я приехал поздно вечером. На следующий день я принял первую грязевую ванну. Телефонный звонок разбудил меня на рассвете, так здесь принято, они что, начинают ночью и кончают работу в полдень? — я имею в виду обслуживающий персонал этого напоминающего домовую прачечную подземного царства, все гостиницы расположены над термальными источниками. Следуя телефонному приказанию, в толстом халате с капюшоном (их выдают в гостинице), я спускаюсь в лифте в этот подземный мир, лифт до тошноты провонял кислой грязью. Внизу они сперва опускают меня в горячую грязь, потом укутывают белыми простынями, я словно погребен заживо, естественно, это затрудняет дыхание, я боюсь задохнуться. В этом горячем, вызывающем обильное потоотделение саркофаге я лежу минут двадцать или больше, потом приходит усталый служитель и освобождает меня из к этому времени уже почти застывшего терракотового саркофага; тебя очищают, затем ты принимаешь минеральную ванну; бурлящая горячая вода заметно расслабляет. И после массажа, ты с подгибающимися от слабости коленями возвращаешься на лифте к себе в номер.

Говорят, лечение делает пациента вялым, размягчает изнутри и снаружи; я на это не рассчитывал и сразу впал в глубокую депрессию.

Мне сказали, что это в порядке вещей. Наступает упадок духа, сказал господин Заурер. В свои семьдесят восемь лет он здесь уже в тринадцатый раз. Но и результат соответствующий, потом чувствуешь себя так, словно заново родился на свет, это знали уже древние римляне, отчаянные кутилы; не зря же они приезжали в Абано, говорил господин Заурер, мой земляк из Берна, которого я помню еще по тому времени, когда работал в музее, я тогда был ассистентом, а он занимал высокий пост в сфере культуры, у него было воинское звание полковника. В последующие годы я ни разу больше его не видел, и вот теперь, в Абано, мы встретились, как коллеги по грязевым процедурам, как старые резервисты на сборном пункте. Римляне, просвещал он меня, наведывались в Абано по причине омоложающего действия его источников, без Абано они вряд ли могли бы и дальше вести привычный распутный образ жизни. В столовой стол господина Заурера стоял рядом с моим.

Это была до отвращения веселая столовая. Перед глазами у меня всегда был молодой еще для Абано генуэзец лет пятидесяти, темноволосый мужчина с волосатыми руками и темными глазами, робко поблескивавшими за стеклами очков. Какой у него взгляд — лукавый или коварный? и вообще что он за человек? — спрашивал я себя, сидя за своим отдельным столиком, на котором стояла бутылка вина, на горлышке у нее висела табличка с номером, это был номер моей комнаты; я все время видел перед собой генуэзца, не заметить его я просто не мог хотя бы уже потому, что он всегда опаздывал, то есть появлялся, когда на столах уже стояло первое блюдо. Голову он держал, слегка наклонив к плечу, это придавало ему немного церемонный вид. Усевшись за стол, он оглядывал всех горящими глазами, в том числе и меня. Я все время пытался вспомнить, кого он мне напоминает, пока не пришел к выводу, что похож он на учителя латыни, обитавшего в доме, где жили горбатенькая фройляйн Мурц и несчастный Флориан, и постоянно заливавшего водой мой туалет, у обоих был такой же творожисто-серый цвет лица и темное, заросшее щетиной лицо, по крайней мере общим у них было это, да еще странный взгляд.

Со своего места я видел также трех австрийских матушек, они всегда входили в столовую вместе, бедро к бедру, упругие толстые руки производили впечатление привесков; заняв свои места, матушки клали руки на стол. Между ними явно чувствовалась разница в социальном положении, быть может минимальная, но они вели себя в соответствии с этой разницей; кажется, все трое были противницами алкоголя, а может, так решила их предводительница, во всяком случае, они все время из предлагаемых напитков выбирали только фруктовый сок, который старательно разбавляли водой, что позволяло им в конечном счете не заказывать никаких напитков. Одна из них казалась изнеженнее, чуть-чуть изысканнее двух других, но она же была и самой послушной, по крайней мере судя по ее отношению к предводительнице, которая, в свою очередь, отличалась особым грубоватым юмором, он проявлялся как в общении с официантом, именно она вела с ним переговоры, так и когда она давала команду подниматься и уходить.

В поле моего зрения оба эти стола, но скоро я начинаю различать и других пациентов, среди них немцы, итальянцы, канадцы, швейцарцы, французы, бельгийцы, большинство из них выглядят людьми весьма состоятельными; почти все уже в возрасте, иные в преклонном, на вид совсем дряхлые. Сплошь люди, находившиеся в теневой стороне жизни, их можно было бы назвать обществом обреченных на смерть. Мне пришло в голову, что «там», в обычном мире, на них почти не обращаешь внимания, их просто не замечаешь, но здесь, в гостинице и дважды в день в столовой, ты поневоле не только замечаешь, но и внимательно разглядываешь их, ты ведь теперь и сам стал частью этого скопища призраков; скоро мне стало казаться, что кроме этого общества другого просто не существует.

Они, словно мухи, сидели в плетеных креслах вокруг гостиницы или в холле и ожидали очередной кормежки, заполняли-террасы кафе в городе и там молча ждали, когда подойдет время обеда, их были сотни и сотни, в Абано насчитывалось не менее сотни таких гостиниц, и в каждой были грязелечебницы и минеральные ванны. И к обеду или ужину во все гостиницы сходились, сползались, сбредались, семеня и спотыкаясь, одни и те же люди, большинство казались богатыми, даже очень богатыми, одевались они весьма тщательно, к ужину празднично и изысканно, в вечерних платьях, смокингах, к обеду в элегантных спортивных костюмах, в промежутках на них снова была другая одежда, создавалось впечатление, что эти люди-тени использовали любую возможность, чтобы переодеться.