Мои печальные победы - читать онлайн книгу. Автор: Станислав Куняев cтр.№ 128

Книгу эту не советую читать робким душам. Она сомнет их, как стихия, разрушит живущие в них удобные представления о России, о ее знаменитых людях. Она, эта книга, внесет в их умы грозный хаос трагедии, сорвет с резьбы многие легковесные убеждения и мнения, особенно те, которые русский человек вырастил в себе не своей упорной волей к истине, а взял напрокат из лживых книг, расхожих телепроектов, умелых и фальшивых откровений, коими так богато нынешнее время, с его продажными кумирами, услужливыми посредниками и тщеславными лжепророками. С каким страстным презрением и брезгливой ненавистью пишет он об этих ловцах душ человеческих, о великих, а чаще всего малых инквизиторах последних времен!

Чтение книги Георгия Свиридова требует не просто сосредоточенности или умственной работы, но настоящего мужества, независимости взглядов на жизнь и подлинности чувств. Всегда ли он бывает прав? Не знаю! Но если даже ты порой и не согласен с ним в оценках Сталина и Булгакова, Маяковского и Цветаевой, Эйнштейна и Эйзенштейна, то все равно так или иначе Свиридов убеждает тебя в своей правоте, если не как историк, то как человек светлых страстей, открытой души и предельной искренности.

О своих знаменитых современниках он говорит как человек, всей аскетической жизнью своей выстрадавший право на подведение итогов XX века. Он судит о них с высот Пушкина и Есенина, Мусоргского и Рахманинова, а коли так – то не только для Шостаковича с Прокофьевым, но и для Шнитке с Щедриным находится в его иерархии ценностей правильное место. Его убеждения зиждутся, как у Аввакума или Достоевского, на русской правде и евангельских истинах – и потому неподвластны законам исторической коррозии.

Российскому обывателю, человеку толпы, читать эту книгу – все равно что по минному полю идти. О таких слабых, живущих стадным инстинктом самосохранения, его любимый Есенин когда-то писал:

Но есть иные люди… Те

Еще несчастней и забытей.

Они как отрубь в решете

Средь непонятных им событий.

Я знаю их и подсмотрел:

Глаза печальнее коровьих.

Средь человечьих мирных дел,

Как пруд, заплесневела кровь их.

Но эта книга не для них, а для героических и отважных, для людей с живой кровью.

Много ли их в сегодняшней России? Но да будет она настольной книгой для самых несмиренных и непокорных.

Мучительно соображаю: почему он, обдумывая свои откровения на протяжении десятилетий, не публиковал их, не совершал никаких усилий, чтобы они зажили публичной жизнью, чтобы хоть как-то повлияли на ход истории?

Может быть, «страха ради иудейска?» Нет, не таков был Георгий Васильевич, не робкого десятка! Или все-таки сомневался в окончательной правде своих прозрений и пророчеств? А может быть, от отчаяния, чувствуя себя русским человеком такой судьбы, о которых один из проектировщиков нового мирового порядка писал:

«И лишь немногие, очень немногие будут догадываться или понимать, что происходит. Но таких людей мы поставим в беспомощное положение, превратим в посмешище, найдем способы оболгать и объявить отбросами общества».

Боялся, что уже не поймут… Возможно, возможно. Но нельзя исключить и того, что его душа, страдающая о судьбах Родины, пыталась собрать, освоить весь хаос истории, перемешанной с жизнью, и отлить свои заветные догадки в совершенную форму – не расплескать, не растратить золотой неприкосновенный запас раньше времени в спорах, в неизбежно пошлой полемике, в рукопашной схватке – как растрачивали его многие.

Но, скорее всего, он, видимо, предчувствовал, что его Родину ждут более страшные времена, нежели те, в которые он тянулся к своим тетрадям. А потому он завещал нам, чтобы страницы будущей книги – его войско – вышли во всеоружии на поле брани в самый роковой час русской судьбы, как засадный полк воеводы Боброка на Куликовом поле, который вырвался из рощи навстречу уже торжествующим победу врагам.

Георгий Свиридов – наш воевода Боброк XX века, осенив себя крестным знамением, сегодня как бы говорит каждому из нас: «Теперь твой час настал – молись!» – и выводит навстречу врагам Христа и России народное ополчение своих прозрений и пророчеств.

«Музыка как судьба» – его завещание нам. Это – книга русской борьбы на все времена.

(Читая рукопись новых стихотворений Марины Струковой)

Героический звук в письменной русской поэзии впервые прозвенел в «Слове о полку…». И сказал князь Игорь дружине: «Братья! Лучше быть убитому, нежели полоненному»… Тысячелетняя история христианства на нашей земле мягко, но настойчиво приглушала этот суровый звук, небезуспешно пытаясь сделать народной душе всечеловеческую евангельскую прививку.

Евангельские истины в русской истории воплощались в столь несовместимых, непохожих друг на друга натурах, что западный человек никогда не мог понять, почему кроткие агнцы Борис с Глебом и суровые воины-иноки Пересвет с Ослябей – и те и другие едино почитаются на Руси как христиане; почему русский читатель, ничуть не сомневаясь, равно считает православными людьми и Дмитрия Карамазова с Мышкиным, и Тараса Бульбу с его сыном Остапом.

История Руси была такова, что в роковые минуты, когда решался вопрос – жить или умереть, внезапные героические протуберанцы прорывали медленно затвердевавшую христианскую «земную кору» и вспыхивали в темном русском небе. В такие звездные часы истории этот звук подхватывал Александр Пушкин:

Так высылайте ж к нам, витии,

своих озлобленных сынов.

Им место есть в снегах России

среди нечуждых им гробов.

От Пушкина героическое эхо летело к Лермонтову, проливавшему чужую кровь в чеченском урочище Валерик и воспевшему поединок смертников наполеоновской армады со смертниками Михаила Кутузова:

И молвил он, сверкнув очами:

– Ребята! Не Москва ль за нами!

Умремте ж под Москвой!..

А через семьдесят лет изнеженная душа Александра. Блока причастилась из той же кровавой чаши:

Не может сердце жить покоем,

Недаром тучи собрались.

Доспех тяжел, как перед боем,

Теперь твой час настал – молись!

Звук войны всегда волновал и смущал русское сердце, требуя от него последнего сверхъестественного усилия, чтобы преступить барьер христианского милосердия к врагам и вызвать из глубин доисторического бытия на помощь ошеломленному ходом истории соотечественнику весь исторический, племенной, кровный опыт, загнанный цивилизацией в подполье, в подсознание, в подкорку… Надо правду сказать: редко, но рождалась в России порода людей, которые запредельным усилием души увязывали православное смирение с героической волей самопожертвования. Великий русский философ XX века Алексей Федорович Лосев так соединял эти два начала: «Я многие годы провел в заточении, гонении, удушении; и я, быть может, умру никем не признанный и никому не нужный. Это – жертва… В самом понятии и названии «жертва» слышится нечто возвышенное и волнующее, нечто облагораживающее и героическое… Жертва в честь и славу Матери-Родины сладка и духовна. Жертва эта и есть то самое, что единственное только и осмысливает жизнь…»