Мои печальные победы - читать онлайн книгу. Автор: Станислав Куняев cтр.№ 111

А Поприщин, а «Шинель» – это не психологическая проза?.. (Просто: у него нет героев интеллигентов, он пишет лица «стихии», если говорить словами Блока, – но он пишет именно лица, то есть характеры, а не внешности…)

Я говорю плохо, п. ч. возмущена.

Шлю Вам грязный листок, нацарапанный в декабре. Тоже – неубедительный, п. ч. ночной, без перечитывания «Повестей». Но отнеситесь к нему, как к воплю – не смешивать Гоголя с Шагалом…

В том-то и смех, что искусство 20-х гг. решило, что, узнавши «секрет», можно 100 Гоголей явить – в стихах и прозе.

«У вас Гоголи, как грибы, растут…», – проворчал Белинский Некрасову, если помните…

Вот и я – ворчу очень!

Ну, а «антипушкианство» Гоголя сейчас Вам ни к чему. Оно вовсе не в «Шагале» и не в Заболоцком. Оно – в том «соотношении» между творцом (личностью) и «стихией», в том нарушенном соотношении, от которого погиб Блок.

Пожалуйста, поверьте мне на слово! Я потом объясню лучше.

(Пожалуйста, ни в одной строке не уподобляйтесь нашим критикам! Будьте очень внимательны, т. е. аккуратны. Мы живем во время таких «обвалов» и «завалов», что не вправе быть белоручками и небрежниками… Кстати, чем ближе приближалась революция, тем меньшим «белоручкой» становился Блок. Он все больше «объяснял», все больше хотел быть понятым верно. Он унижался и до «банальных истин» тогда… и парадоксов стыдился…

Я очень хочу, чтобы у Вас получилась безупречная книжка. Безупречность – это, хоть и неправота, может быть, но – неповерхностность!)

Ваша Т. Глушкова.

27 декабря 1977 г.».

О ПОВЕСТЯХ ГОГОЛЯ, К-Е Я И ТАК ПОМНЮ…

«[Надо Шагала сравнить не с Гоголем, а со «Столбцами». А о Гоголе сказать – при этом, – что он лучше всех!]

У Шагала – многозначительность искусства. Он декоративен (в том «периоде») и многозначителен. Его плоскостность, живописная одномерность означают тоску, но – не мировую. Она не имеет – для мировой – глубины, а лишь протяженность (как будто)…

Гоголь – не декоратор, при всей карнавальности, а больше творец. Его композиции (статично-движущиеся) словно бы именно нам издалека видны как плоскостные, декоративно-карнавальные… Мы и он (Г-ль) занимаем разные точки обзора: его взгляд – несколько сверху, наш – издали, но не сверху; он – знает, видит при этом и объемы; мы – не видим. Шагал – «Гоголь «, ставший на место читателя (наше). И если угодно – он смотрит снизу (в облаках, в небесах, над крышами у него проплывают герои…). Он нарочит и, в сущности, литературен. (Ибо литературным может быть, кстати, и бред.) Он гораздо доступнее Гоголя – для восприятия. Раз найдя точку, с которой смотреть на его картины, испытываешь затем досадливость, скуку, п. ч. все уже разгадано и вперед: так будет всегда. Его мир математичен сравнительно с Гоголем. Нет ощущения импровизации. Он взял какой-то интеграл («тоски», «скорби», «бессмыслицы», «фантастического быта»).

И это – неполная (не вполне) духовность. П. ч. бесплотность, бестелесность, плоскостность – еще не всегда есть духовность. В общем: нудно это, тоска, «высше-математическая» лирика, преждевременная обобщенность… зеленая (а не «мировая»).

Гоголь – творец и участник (т. е. он же и воспринимающий им увиденное: масса оттенков, и главный, быть может, его удивленность видимым и изображаемым. Чувствуется неразрывность между: видит – «изображает», «синхронность» зрения и слов; все это и значит: творец-участник… (Так – в игре детской. А эта нация вообще не способна к игре.)

Шагал – безучастен. Так безучастен автор (скульптор) посмертной маски: маска (гипсовая) Пушкина, Гоголя…

У него – формула (мира, человеко-быта и т. д.): у Гоголя – отнюдь! – игра, видение и необдуманность воплощения. Его удивленность чаще всего вызывает смех, п. ч. мы не верим, что это – правда. (Он один знал, что у него нет воображения.) Он – случаен, а не нарочит. Это значит: сам не знал, что оно (увиденное) – такое… А Шагал знает – больше Господа Бога. И оттого его «тоска» вызывает скуку. Его «карнавал» картонен; а у Гоголя очень рукой хочется попробовать эту – никакую не условность, а чистую правду и быль, которая НАМ кажется фантастикой».

* * *

«15 марта 1978 г.

Стасик!

Вот что еще забыла: если Вы не исправите Шагала, наступит самое худшее – непременно: Вам никто (светло-сильный) не поверит, что Вы так думаете, т. е. равняете его с Гоголем, а решат: 1) либо Вы испугались (после дискуссии), 2) либо используете это (параллель невероятную) как тактический прием, «хитрость»…

И то и другое, конечно, плохо. И я Вам просто ручаюсь: в искренность этого Вашего мнения никто не поверит. (Ибо воистину Вы не так глупы!)

Вот почему – еще – я так настаиваю…

Что до сноски о «традиции», надо, конечно, не обессмыслить мою – на Вас: что Вы «сделали разумную попытку остановить поименное дробление традиции»…

Если бы я была уверена, что мне дадут в конце года слово, я написала бы сама о возможностях «бытового» или «рабочего» словоупотребления. Я думала об этом и раньше, но так не хватало мне места для главного, что и не написала об этом…

Я не уверена, что это слово мне дадут.

Я могу сказать и вообще: сторонников у моей статьи чрезвычайно мало. Гробово молчат даже те люди, которым я сама, по их просьбе, послала журнал [114] . Уже прошло много времени, и ясно, что они молчат сознательно. (Сюда относится, кстати, как я и думала, и Евтушенко.)

Есть одиночные очень пылкие мнения – хорошие, но они – с неожиданных, хотя и литературных, сторон.

Среди же тех, кому я сама послала, – молчат вепсы наравне со «светлой силой» [115] .

Среди прочего, говорят и «как плохо написано» – у меня…

Вот и Тип нынче воскрес – не успела сказать, что «скрылся»… (А. Межиров. – Ст. К.)

Этот – по телефону – очень унижать старался: «Традиция, конечно, одна; но кто же этого не знает?!». И т. д. Вознесенского защищал… «Формальную школу»… И хотя я «ломлюсь в открытую дверь», вывод: «Статья не понравится никому, и это говорит, во всяком случае, о ее бескорыстии…».

Я сказала, что он – зарапортовался: «все знают» и – «никто не одобрит»?.. И что он без меня совсем замшел. (Так и сказала.)

«И все-таки лучшая Ваша статья – «Мастер» [116] , – объявил он. «Т. е. ее герой?» – спросила я.

Вообще разговор был вполне скандальный, – просто лень описывать. Я сказала, что поскольку Вы (Вы, Стасик) уехали, то он решил «постеречь нору с мышью».