Голландия и голландцы. О чем молчат путеводители - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Штерн cтр.№ 15

А началось вот с чего. В 1575 году в ознаменование героической обороны Лейдена — того самого Лейдена, где, как читатель узнает позже, бургомистр предлагал отрезать ему руку и накормить население осажденного города, того самого Лейдена, где до сих пор в память об этой обороне ежегодно едят селедку с морковкой, — чтобы порадовать этот мужественный город, Вильгельм Оранский основал там университет. Первый в Голландии. Кафедру медицинской ботаники со временем возглавил некий Карол Клюзиус, уже известный ученый. Вообще-то он был не голландец, он был бельгийский дворянин по имени Шарль д'Эклюз, но ради такого дела переиначил свою благородную фамилию на демократичный голландский манер.

И вот осенью 1593 года Клюзиус — по совместительству генеральный директор Королевского медицинского сада Вены — получил от посла австрийского императора при дворе султана Османской империи пакет. «Зная ваш пламенный интерес… ваш неоценимый вклад… — ну и так далее, что там еще пишут в таких случаях, — посылаю вам несколько луковиц цветов, кои цветы турки почитают как символ любви Аллаха к верующим». Карол Клюзиус, посомневавшись, все же решил высадить эти невзрачные и даже кривоватые луковицы в университетском ботаническом саду Hortus Botanicus в Лейдене.

Давайте попробуем представить себе этот исторический момент. Погожий осенний денек 1593 года. В прозрачном воздухе на фоне голубого неба кружатся оранжевые осенние листья. Вот наш герой разглядывает эти грязноватые луковицы, на всякий случай составляет, наверное, описание — размеры там, форма, цвет, запах… не знаю, что там еще описывают ботаники. Затем он идет в сад и кличет садовника по имени Дирк Клаут.

— Возьмите, — говорит он, — господин садовник, лопату и посадите эти ничем не примечательные луковицы на восьмом участке, грядка номер двадцать три.

А надо сказать, что весь ботанический сад был разбит на участки, и каждый участок, в свою очередь, — на двадцать четыре грядки. Бедные студенты-медики должны были на память знать, на каком участке и на какой грядке растет то или иное лекарственное, а может быть, вовсе и не лекарственное, а, наоборот, ядовитое растение. Потому что в то время о фармацевтической промышленности никто еще и не слышал. Это сейчас у многих загораются глаза — а, дескать, лекарства! — а тогда никакой фармацевтики не было. Доктора лечили больных тем, что у них выросло на грядке. Или, скажем, в близлежащей роще. И вот студенты зубрили эти растения наизусть. Скажет, к примеру, профессор Клюзиус: «Восемнадцать — двадцать два!» — а студент ему тут же: «Настурция обыкновенная!» — только по-латыни. Зимой было хуже, наглядные пособия увядали и покрывались снегом, поэтому садовник, который, как большинство голландцев, был по совместительству еще и художником, решил создать для студентов зимний учебник. Он нарисовал целый альбом акварелей, где тщательно изобразил все растения сада. При этом Дирк Клаут проявил незаурядную фантазию: так, например, куст смородины на одной из его акварелей одновременно и цветет, и плодоносит. А кое-какие листочки уже и засохли. Это ему, наверное, стало жалко студентов, и он решил изобразить весь жизненный цикл черной смородины на одном рисунке, чтобы не забивать им головы… Акварели неисповедимыми путями попали потом в Краков, где и хранятся поныне. Автор видел репродукции и может засвидетельствовать — рисунки отменные.

Но мы отвлеклись. Не думаю, чтобы Клюзиус или Клаут осознавали в тот момент, какие исторические последствия будут иметь их невинные занятия. Но мы-то, с ответом в руках, знаем, что они закопали на грядке бомбу с часовым механизмом, которой сорок лет спустя будет суждено взорвать их маленькую страну.

И вот наконец наступила весна. Однажды ясным апрельским утром Клюзиус вышел в сад и обомлел. На большинстве растений только еще завязывались почки, а на двадцать третьей грядке восьмого участка полыхали яркие огненно-алые цветы! Форма их была так совершенна, что впоследствии стеклодувы создали бесчисленное количество ваз и бокалов в форме тюльпана.

Два столетия спустя несчастная Мария-Антуанетта собиралась даже заказать целый чайный сервиз в форме тюльпанов, но льстивые придворные начали ее уговаривать — дескать, что вы, ваше величество, какие там тюльпаны! У вас такая прекрасная грудь, получше всяких тюльпанов! Почему бы ее не увековечить в виде даже пускай и чайного сервиза! И простоватая Мария-Антуанетта поддалась на эти уговоры, что, говорят, и стоило ей жизни — невинная эротическая прихоть королевы переполнила чашу терпения многострадального французского народа. Никогда не знаешь, чему именно и в какой момент суждено переполнить чашу терпения многострадального народа…

Но это к слову. Может быть, и Французской революции бы не случилось, если бы не произошло одно знаменательное для Голландии событие.

Вообще говоря, голландцы народ не особенно вороватый — тут и кальвинизм играет роль, и теснота проживания: бежать особенно некуда. Другое дело в России — спер чего-нибудь и драпай хоть в Пензу. А в Голландии сто раз подумаешь. Но зависть, как говорится, раньше нас родилась, и соседние садоводы, полюбовавшись на диковинные цветы в Hortus Botanicus, удержаться не смогли — как-то ночью, под прикрытием темноты, они пробрались в сад Клюзиуса и выкопали несколько луковиц. Клюзиус небось и не заметил пропажи, а Дирк Клаут, скорее всего, заметил, но промолчал, чтобы и ему не досталось: не уследил. Конечно, заметил, иначе откуда бы мы узнали, что кража состоялась? С этого все и началось.

Тут как-то все совпало.

Голландия почти до конца семнадцатого века царствовала на море безраздельно. Ост-Индская компания посылала корабли по всему свету, Северная компания освоила перевозки из Амстердама в Архангельск. Им даже удалось получить у известного своей несговорчивостью Ивана Грозного монополию на торговлю лесом, воском, пенькой и пушниной. Добрая половина Амстердама, кстати, стоит на сваях из сибирской лиственницы. А Вест-Индская компания, не особенно утруждая себя дальними плаваниями, попросту промышляла пиратством. То англичан возьмут на абордаж, то испанцев. Больше никого на море, впрочем, и не было. А Голландия имела больше трехсот кораблей — и это на несколько десятков тысяч населения!

Но как раз в это время дела стали складываться не так удачно. Постепенно, оклемавшись, английские и генуэзские купцы стали вытеснять голландцев с мировых рынков. Ломбардийские и австрийские торговые дома стали осваивать новые методы работы, «увеличивали объемы вексельного и аккредитивного обращения и вытесняли консервативных голландских финансистов с рынка».

Но мало этого, англичане, подустав от морских налетов, стали сами подлавливать голландские торговые корабли.

Один из таких эпизодов, рассказанных, разумеется, Альбертом, я просто не могу не привести — читатель наверняка заметил мои симпатии к голландскому трудолюбию и находчивости, поэтому пусть не удивляется, хотя эта байка не имеет к тюльпанам никакого отношения.

А дело было вот как. Голландский торговый корабль, груженный цейлонской корицей, приближался к проливу Па-де-Кале. Возвращался домой после двух- или трехлетнего плавания. А в тех водах водились пираты. Это теперь они переехали в Сомали, а тогда их так и называли — дюнкеркские пираты. У них база, что ли, была в Дюнкерке.