Духовная прародина славян - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Серяков cтр.№ 43

Данный пример подводит нас к более общему явлению, когда растение ассоциируется с человеком не только в случае его рождения, но и смерти. На Руси часто связывали зелень и с умершими людьми: «Растения, особенно зелень деревьев, травы, цветы считаются также местом обитания невидимых душ, приходящих на землю в поминальные дни троицкого цикла» [282] . Одним Восточнославянским регионом данное представление не ограничивалось: «В Болгарии известно поверье, что появляющиеся с “того света” души умерших в период с Великого четверга до Духова дня пребывают на травах, цветах, ветках деревьев… По некоторым восточнославянским свидетельствам, души умерших вселяются в троицкую зелень… Ср. в этой связи частое использование терминов родства (баба, дед, мать, брат, сестра) в народных названиях травянистых растений» [283] . С другой стороны, л у западных славян слово zelonka означает одновременно «свежую зелень» и «олицетворение смерти или кладбища» [284] . Интересно отметить, что на традиционных словацких деревянных крестах (рис. 6) мы видим не только изображения небесных светил, но и растений. Отразившийся на них религиозный синкретизм наглядно показывает, куда, по мнению «двоеверно живущих» словаков, отправилась душа умершего. Представление о связи человеческой смерти с растительностью отразилось и на лингвистическом уровне: с русск. диал. бужать — «умирать, издыхать, околевать, испускать дыхание» может быть соотнесен праславянский корень buzъ (русск. диал. буз — «кустарник, бузина красная», макед. диал. бус — «куст, кустарник», с.-х. bus — «куст, кустарник») [285] . Приведенные русские диалектизмы подтверждают, что аналогичная семантическая связь растительности и смерти присутствовала и у восточных славян. Таким образом, перед нами общеславянское представление о тесной связи с человеком травы или других видов растительности, причем последние могут одновременно восприниматься и как его предки, и как место обитания его души после смерти. Это относилось как к культурным, так и к диким растениям, что великолепно показывает следующее обращение к умершему в белорусских причитаниях: «Где ты будешь зацветать — в садочке или в лесочке?» [286] Еще более архаичным, поскольку здесь вообще не упоминаются культурные растения, является аналогичный вопрос к умершему в русских похоронных причитаниях: «На травах ли ты вырастешь, на цветах ли ты выцветешь?»

Рис. 6. Словацкие деревянные кресты

[287]

Установленный выше мотив возникновения человеческого рода из земной растительности, в которую он возвращается после смерти, заставляет нас внимательно рассмотреть наиболее распространенный в восточнославянской традиции сюжет, где растения и человек оказываются тесно связанными. Это предание о любви брата и сестры, обычно именуемых в фольклоре Иваном и Марьей, многократно описанное в приуроченных ко дню летнего солнцестояния песнях: «Мысль о кровосмешении повторяется и в купальских песнях. Так, в одной купальской песне рассказывается, что чумак, проездом остановившись в одной корчме, женился на наймичке-шинкарке. Когда в понедельник после свадьбы они пошли спать, —

Стала дiвка постiль слать,

Постiль стеле, хлыстае,

A вiн ei пытае:

“A звiткi мiщанка?”

“По имени Карпянка”.

“A звiткi мiщанин?”

“По имени Карпов сын”.

“Бодай, попы пропали:

Сестру з братом звiнчали!”

“Ходим, сестра, в монастырь,

Нехай нам Бог простит!”

“Монастырь каже: не прiйму,

А Бог каже: не прощу!”

“Ходим, сестра, в темный лiс —

Нехай же нас звiрь пoiст”…

“А лiс каже: не прiйму!

А звiрь каже, выжену!”

“Ходим, сестра, в море,

Потопимся обое!”

“А море каже: не прiйму!

А рыба каже: «выкину!»

“Ходим, сестра, горою

Разсiемсь по полю.

Разсiемось по полю

Шелковою травою.

Будут люди зiлье рвати

Сестру з братом споминати.

Я зацвiту жовтый цвет,

Ты зацветешь синiй цвет.

Буде слава на весь свiт”.

Таково происхождение цветка “Иван-да-Марья”» [288] .

В белорусском фольклоре присутствует более древний вариант сюжета, где уже отсутствует указание на сам обряд церковного венчания, о котором говорится в первом варианте:

Коля речки, коля речки

Пасьцила дзеука овечки,

Ды пасучи заснула.

Ехау молойчик — ня чула.

«Уставай, дзеука, досиць спаць,

Ды садзися на коня,

Кладзи ножки у стрымяна».

Едуць поле — другое,

На трецьцее узъежджаюць,

Пытаетца Ясянька:

«Скуль ты родом, Касенька?»

— Я й родом Кракоуна,

А назвиска Войтоувна.

«Скуль ты родом, Ясянька?»

— Во я родом Кракович,

А назвиска — Войтович.

Яше мяне Бог сцярог,

Што з сястрою спаць ня лег.

Пойдзям, сястра, у поля,

Разсеимся обоя:

3 мяне будзиць жоуты цвет,

С цябе будзиць сини цвет;

Будуць дзеуки краски рваць

И брата с сястрою поминаць:

«Гэта тая травица,

Што брацейка с сястрицай» [289] .

Миф о превратившихся в растения людях, глубоко укорененный в русской традиции, в очередной раз всплыл в общественном сознании в страшные времена монголо-татарского ига. Согласно легенде «Откуда гречиха» одну русскую девушку захватчики увели в полон и, хоть ее силой взял в жены татарин, она, сохранив и в неволе верность православию, продолжала молиться и раздавать милостыню нищим. «Умерла та девка, и похоронили ее не по нашему обряду христианскому, а по ихнему обычаю поганому, татарскому. Только силен Бог. Схоронили девушку, на полянку насыпали землицы, а на той землице и выросла та девушка праведная. […] Не сама собой выросла-то праведная, а выросла только душа ее: пошла по ее могилочке гречка, а гречка-то и была душа самой той праведницы. Проходит там сколько время, пришла опять нищая братия к тому дому, где жила полоненная девица… Спросили, где могилка, пошли на могилку, да как глянули: ажно та душа на могилке гречишкой выросла! А гречишки до той поры и на свете не было. […] Смотрят: цвет от гречишки чистый да белый: ровно как душа ее была перед Богом чистая да белая! Взяла нищая братия ту гречишку и понесла на свою на Россеюшку. Оттого и пошла по земле гречишка у нас» [290] . Об общеславянских истоках данного мифа свидетельствуют как болгарская песня «Лоза и плющ», где девушка и юноша, зарытые в землю за свою любовь собственными родителями, превращаются соответственно в лозу и плющ, соединившись и после смерти, так и аналогичная песня боснийских славян-мусульман «Омер и Мейрима», где юноша после смерти превращается в дуб, а девушка — в сосну.