Прошло полвека.
Наши дни. Москва.
Галя
– Давай, когда поедем на поминки по Лере, я подвезу тебя, – предложил по телефону Владик.
– Ты еще водишь? – удивилась Галина.
– Почему нет? – он сделал вид, что оскорбился.
– Все мы не молодеем, – вздохнула она.
– Тем не менее медсправку мне благополучно продляют. И даже безо всяких взяток.
– С чем тебя и поздравляю, – усмехнулась Галя. – А я вот водить так и не выучилась.
– Непохоже на тебя.
– Почему?
– Ты всегда любила держать судьбу в своих руках. И рулить ею.
– Должна же я хоть в чем-то оставаться женщиной. Ведомой. Той, которую ведут и возят.
Договорились встретиться назавтра – он подъедет за ней прямо к подъезду – словно молодой человек на свидание. Вот только время для свидания совершенно не характерное: семь тридцать утра. Когда Галя продиктовала адрес: Ленинский проспект, дом номер, Владик удивился: «Ты, оказывается, рядом со мной живешь?!» Она усмехнулась: «А то ты не помнишь! Я пятьдесят лет как здесь живу». А он ответил, растерянно и поэтому, наверное, честно: «Ты знаешь – и впрямь забыл».
С тех пор как уехал Юрочка, им и впрямь стало незачем друг с другом встречаться и не о чем друг с другом говорить.
Наутро Владик по-старорежимному распахнул перед ней переднюю дверцу лимузина. Авто у него было иностранное – впрочем, на других сейчас никто и не ездит – черное, лакированное, однако не новое. Она постаралась сесть с определенным изяществом, по крайней мере, при этом не кряхтеть. Бывший муж описал полукруг перед капотом и плюхнулся на место водителя – не очень бойко, но вполне приемлемо.
Не заводя мотора, посмотрел на нее. А она – на него.
– Господи, как же ты постарел, – вырвалось у нее.
– А вот ты ничуточки, – галантно ответил он. – Все такая же красивая и молодая.
– Ах ты, старый врун и дамский угодник!
– Я попрошу не так педалировать слово «старый».
– Ладно, как скажешь. Поедем, моложавый ты наш шофэр, – она нарочито произнесла последнее слово так, как оно произносилось сто лет назад, во времена Северянина.
Они выбрались со двора на Ленинский и покатили в сторону центра. Движение было, ввиду раннего утра, не слишком интенсивным. «А ты давно за рулем?» – спросила Галя. Какая разница, о чем говорить.
– А ты не помнишь? – изумился Владик. – Мы ведь в те времена еще встречались. У меня был один из первых в Москве «Жигулей». В Подлипках точно из первых. Значит, вожу я с семидесятого года.
– Неплохо у тебя получается рулить. Еще бы, с таким стажем, – ободрила она.
– Спасибо.
– А почему мы вдруг едем на отпевание? Что, Лерка и впрямь перед смертью поверила или просто мода такая?
– Если поверила, ничего в этом странного нет.
– Странно то, что мы все когда-то были комсомольцами. Потом многие – партийными. И дружно верили, что бога нет. А теперь все наперебой ударились в религию.
– Ничего плохого нет в том, чтобы изменить свои неправильные убеждения.
– Ты, я гляжу, тоже в церковники записался, – скептически заметила Галя. – Ладно, не будем спорить, а то мы сейчас опять разругаемся. Как в былые времена.
– Да мы никогда особо не ругались, – возразил Иноземцев.
– Когда жили вместе – нет. А потом – например, на тему, как Юрочку воспитывать, в какой школе его учить и какому предмету – каждый раз.
– И всегда права оказывалась ты.
– А ты как думал? – даже удивилась она. – Так и должно быть.
Отпевали Леру в небольшой церквушке в самом центре, неподалеку от Кузнецкого Моста. Владику пришлось раскошеливаться за парковку. Восемьдесят рублей в час – немалые деньги для пенсионера, пусть профессора и доктора наук.
Народу в церкви оказалось немного. Присутствовало несколько незнакомых подтянутых людей в штатском разного возраста, в костюмах и приличествующих случаю темных галстуках. У гроба жены сидел Вилен. По обе стороны от его стула стояли костыли, и был он весь седой, морщинистый, лысый и совершенно убитый горем. Глаза его, красные и припухшие, время от времени набухали слезами, взор печально улетал куда-то, однако Кудимов делал над собой видимое усилие и возвращался в действительность. Присутствовал на поминках и еще один человек, которого ни Владик, ни Галя не знали, – однако внимательные читатели нашей повести могли бы опознать в нем Александра Федосеевича Пнина, на данный момент – генерал-майора в отставке. Выглядел он совсем уж старым грибом, лет под девяносто, а быть может, и ЗА девяносто и казался совершенно отстраненным, только жевал блеклыми старческими губами. Впрочем, старый-старый, однако когда он впоследствии стал выступать на поминках, то формулировал свои мысли четко, умно, сжато (хоть и надтреснутым старческим голосом).
Вновь пришедшие пробормотали Вилену приличествующие слова соболезнования. Лера в гробу оставалась такая, как в жизни: высокая, нескладная, с большими руками и ногами. Только, конечно, чудовищно постаревшая – как и все они.
«А где Радий?» – шепотом спросила у Владика Галя.
– Его Вилен приглашал, но он сказал, что не пойдет. Без объяснения причин. Мне он тоже звонил, я его спрашивал, почему. И он признался, что все равно до сих пор не может простить Лерку за убийство Жанки.
– Какая глупость! Больше полувека прошло.
– Ничего не поделаешь, у каждого свой путь. И свои взгляды.
– Я ведь слышала, что Радий – как и ты – опростился, в церкву ходить начал. Что ж это он такой по отношению к Лере оказался непримиримый? Не по-христиански это.
– Бог ему судья. И Лере, впрочем, тоже.
Началась заупокойная служба. Священник читал молитвы с особенным чувством – создавалось впечатление, что он не просто знал покойную, но и близко общался с ней. Исповедовал, наверно, причащал. Или даже был духовником.
При последних словах отпевания солнце проглянуло в высокое оконце и упало точно на лицо Леры. Оно все осветилось – и снаружи и, как показалось Гале, изнутри. Батюшка произнес короткую, но прочувствованную проповедь о том, что все мы гости в этом мире, и от того, как проведем здесь, на земле, отмеренный нам срок, будет зависеть наша вечная жизнь.
Гроб закрыли. Самые молодые и бравые гости вынесли его. Гроб оказался богатый, черного дерева, с золотистыми ручками. «Кто гроб-то несет?» – шепнула Галя бывшему супругу.
– Какие-то ребята из Лериного почтового ящика. Говорят, она до последнего дня работала. – Ни Иноземцев, ни кто другой так и не узнали о связях покойной с КГБ, а теперь – с российской контрразведкой.
Двое парней стали помогать встать и выйти Вилену. Он едва волочил ноги.