К такому соваться со шпагой – смертельно опасно. Я и не стал, вытащил метательный нож, примерился и всадил его шведу в бедро. Брючина окрасилась кровью, но швед по-прежнему яростно отбивался от противников. Я вытащил второй нож. Бить в корпус невозможно – грудь и живот прикрыты кирасой, руки тоже в движении, в шею в темноте можно промахнуться, а нож оставался один. Выбрав момент, я метнул второй нож, вложив в бросок всю силу. Нож вонзился по самую рукоять в правое плечо. Швед на мгновение остановился, перебросил меч в левую руку и продолжал размахивать им дальше. Терминатор хренов, да когда же он ослабнет от потери крови. Рядом со мной уже стояли несколько наших, один метнул сулицу, но она лишь чиркнула по кирасире и отлетела в сторону. Один из охотников подобрал рядом с палаткой арбалет, воротом натянул тетиву, наложил болт, зашел сзади и с трёх метров всадил шведу в спину. Каленый болт с легкостью пробил защиту, из кирасы торчало только кургузое оперение. Швед зашатался и упал. Я подошел, на его губах пузырилась кровь, он пытался что-то сказать, но веретено жизни остановилось, и силы кончились.
– Силён, черт! – сказал охотник; подойдя, пнул труп. Я вдруг взорвался:
– Он один пятерых держал, вон, двое наших у его ног лежат, кабы не твой выстрел, и эти трое тоже были бы убиты. Да, он наш противник и должен быть убит, но глумиться над трупом мерзко, мы не должны пятнать честь свою подобным непотребством.
Я подошёл к поверженному шведу, вытащил из бедра и плеча свои ножи, вложил ему в руку его меч-бастард.
– Положите его в погребальный костёр, подложите дров, пусть душа его летит к Одину. Он враг, но храбрый и умелый, пусть будет там, – я показал пальцем в небо, – со своими.
Начало светать. Я распорядился уложить на повозки наших раненых и убитых, собрать военные трофеи. То, что добыто в бою с мечом – трофей, на который по Правде не мог посягнуть даже князь.
Навьюченные сумками, мешками, оружием, мы молча возвращались в город. Да, мы уничтожили остатки отряда, только в лесу я насчитал шестьдесят два трупа, но и с нашей стороны было девять убито и столько же ранено.
Завидев нас, стражники распахнули ворота, навстречу высыпали воины и горожане.
– Как? С победою вас?
– С победою!
– А что ж такие невесёлые?
Я показал на подводы. Бабы в толпе завыли, заплакали. Навстречу вышел воевода. Обнял меня, расцеловал.
– Как есть все князю отпишу, без людей вашего обоза и без тебя нам бы не устоять. От всего города спасибо! Тут для вас всех наготовили, вина из своих подвалов я распорядился пару бочек выкатить. Гуляйте, робяты!
«Робяты» ждать и упрашивать себя не стали, с аппетитом принялись за еду. Выпив и поев, разбредались кто куда, падали и засыпали – сказывалось ночное бдение и бой, да и предыдущие дни были не лучше. Я зашёл в амбар, упал на тюки с купеческим товаром и тут же уснул. Мне показалось, что я и проспал немного, но меня уже трясли за плечо. Рядом стоял гонец, а в раскрытые двери амбара ярко светило солнышко. Я взглянул на часы – одиннадцать! Заспался я что-то. У дверей толкались купцы, увидев меня, засмеялись. Один поднёс зеркальце – мама моя. Весь в засохшей крови, на пузе, локтях и коленях – засохшие зелёные пятна от травы; одежда кое-где порвана. Надо помыться и сменить одежду. Подошла одна из женщин, потащила за руку. Оказывается, нам уже и баньки согрели. Я помылся, оделся в чистое, старую одежду просто выкинул – никакой починке она уже не подлежала. Вернулся к амбару. Купцы уже грузили подводы.
– Юрий, с нами поедешь ли до Твери, али себе жонку новую здесь завёл?
– Еду, еду, дайте вещи собрать.
– А чего их собирать, мы уже все сами на телеги уложили. Садись, трогаться в путь-дорогу пора, и так уже три дня потеряли.
Обоз тронулся, я шёл рядом с телегой. За три дня этот маленький российский городишко стал чуть ли не родным.
У ворот стояла стража, нам распахнули створки, воины поклонились, отдавая дань уважения. Ко мне подошёл Пафнутий, обнял, прошептал в ухо:
– Оставайся, поставлю воеводой; вижу – воюешь, как воин, мыслишь, как воевода. Мне и с посадничими делами управиться бы.
– Нет, Пафнутий, спасибо. В Москве мой дом, туда мне надо, два года дома не был.
– Тогда прощай, будешь мимо проезжать – завсегда рады будем увидеть, не чужой ты теперь нам.
Снова дорога, пыль; миновали Угловку, Вышний Волочок. Под рукой на телегах лежало оружие, однако до Твери добрались благополучно. На ночь я снял комнату на постоялом дворе. Хорошо во Франции или Бельгии – уже дилижансы ходят. Здесь же приходится искать оказию самому. Быстрее, но не спокойнее из Твери до Москвы добраться сушей. С утра, приведя себя в порядок и позавтракав, отправился на торг. Надо было одежду прикупить вместо испорченной в Парфино. К тому же торг – это место, где обмениваются городскими новостями, где нанимается рабочая сила, узнают о попутном транспорте.
Купил сиреневую рубашку, штаны, короткие сапожки, будет во что переодеться. Походил, поспрашивал людей. Оказалось – через день идёт обоз в Москву: свели с купцом, который собирает обоз. Поодиночке никто не ездил, грабили нещадно, хорошо, если жизни не лишали.
Оставшееся до выхода время ел да спал. Что-то устал я за последнюю неделю – борьба со шведами и тряская дорога вызывали желание поспать на пуховой перине. Но надо собраться, ещё добираться до Москвы.
Долго ехали, без происшествий, но долго. То колесо у телеги отвалится, то заедут к кузнецу поменять подковы у лошадей. Мелкие причины накатывались, как снежный ком, и в итоге только через три недели я увидел вдалеке колокольню Ивана Великого. Сначала потянулись маленькие деревни, затем пригороды с множеством мастерских, затем и сам город. Совсем не такой, каким он стал сейчас. На улицах грязь, навоз, кучи мусора. Но вот народ московский, как и сейчас, был шустр, пронырлив и не дурак выпить.
Недалеко от стрелки Москвы-реки и Яузы я расстался с обозом. Кряхтя и чертыхаясь, я кое-как дотащил свой сундучок к дому на Петроверигском переулке. Вот и мой бывший дом.
Что-то не слышно весёлых детских голосов. На стук в калитку вышел слуга, узнал меня и пропустил во двор.
– Ты чего такой унылый?
– Так старый хозяин, Михаил, помер, вчера схоронили; с чего радоваться?
Меня как ножом в сердце ударили. Я выронил сундук, в ушах звенело. Единственная нить, связывающая меня с прошлым, оборвалась. Я снова остался один.
Глава 6
Я расположился в доме, в старой комнате, где ночевал при Михаиле. Пару суток отъедался и отсыпался. Затем в голову полезли мысли – что делать дальше? Открывать своё дело в Москве и заниматься врачеванием? Деньги у меня были – и в этом времени и в моём двадцать первом веке, вопрос смерти от голода и нужды сейчас не стоял. Нахожусь в заслуженном долгосрочном отпуске, коим после плена наградил меня Пётр.