Изольда Извицкая. Родовое проклятие - читать онлайн книгу. Автор: Наталья Тендора cтр.№ 59

Вот только творческая манера Чухрая вырабатывалась на этой картине в содружестве с оператором С. Урусевским и во многом была определена этим превосходным и своеобразным мастером. Кадры оператора заметные, яркие, словно снятые «под кинохронику». Его композиции остры, порой причудливы, портреты эмоциональны, пейзажи одухотворены — они являются соучастниками человеческих дел и страстей. Через эти пейзажи — с грозными облаками, с изрезанными ветром барханами, с сокрушительными громадами волн он передает бури человеческих чувств, достигая высокого драматизма.

Романтическая манера Урусевского и Чухрая как нельзя кстати соответствует стилистике повести Лавренева и глубоко воздействует на зрителя. Однако случается, что и в выразительной трактовке порой красота становится красивостью, а чувство — чувствительностью. Оказалась немного завышенной красивость украинских пейзажей в грезах уснувшего часового, слишком многочисленны и великолепно снятые волны. Встречаются и другие просчеты в операторской работе, однако не они решают дело. Изобразительное решение фильма глубоко эмоционально и своеобразно».

До нас дошли воспоминания помощников Урусевского — Алексея Темерина и Сергея Вронского, тоже в дальнейшем ставших крупными операторами-постановщиками, о том, как творил мастер. Вот что вспоминал по этому поводу один из них: «Перед объективом Урусевский ставит стеклянные пластинки. По первой льют жидкость, похожую на подсолнечное масло, вторая замазана вазелином. Женская часть съемочной группы поставляет Урусевскому для всевозможных сеток старые чулки различной плотности, эти капроновые сеточки работают в сложных комбинациях с бесчисленными туманниками, фильтрами — цветными, нейтрально-серыми, оттененными». Если вдруг по небосводу слишком жестко «мазанул» оранжевый фильтр, не беда — дополнительный нейтральный фильтр-диффузион все немного подправит, размоет. Произошла странная вещь — для Урусевского объектив утратил свое прямое назначение. Для него словно законы оптики не писаны, поскольку он снимал не одним объективом. Да Урусевский и не снимал вовсе тот же «Сорок первый», а живописал. После выхода картины появился даже слух о том, что картину на самом деле сделал Урусевский, а не Чухрай. У них действительно были сложности на съемочной площадке. А после завершения работы над картиной еще и сценарист Григорий Колтунов обвинил режиссера в искажении сценарного замысла…

Следуя канонам русской довоенной режиссуры, и в частности постановке Якова Протазанова, экранизировавшего лавреневскую повесть в 1927 году, Чухраю удалось не только проявить творческую самостоятельность в подходе к материалу, но и во многом превзойти своего знаменитого предшественника: в сюжете о любви девушки-красноармейки и белогвардейского офицера проблема политического противостояния «красных» и «белых» отошла на второй план, уступив авансцену «противостоянию-притяжению» молодых людей, экзотический роман которых на пустынном острове в Каспийском море пришел к такой трагической развязке.

Благодаря повести Бориса Лавренева, на которую обратил внимание дебютант Григорий Чухрай, на наш экран проникла любовь к врагу, незваная, отчаянная и обреченная. Поручик Говоруха-Отрок изначально приговорен не от того, что попался красным, не от того, что сохранил верность белым, и даже не от того, что он аристократ, а за то, что именно его, такого, как есть, полюбила красноармеец Марютка. Рано или поздно ей все равно пришлось бы спрятать, уничтожить эту постыдную любовь, рано или поздно прогремел бы этот выстрел. То, что он прозвучит, заявлено уже в самом названии фильма. И эти цифры, как рок, висят над повествованием. В нашем кино трудно найти другой сюжет, так близко стоящий к классической трагедии, с ее чистым подобием жизни как таковой, с неотвратимым приговором, вынесенным в самом начале, и с отсрочкой, предоставленной чувству. Когда картина вышла на экраны, симпатии советских зрителей, как и предполагал Рошаль, оказались целиком на стороне классового врага, а история любви главных героев стала доминирующей, затмив идейную линию картины.

Чухрай и Урусевский впервые показали любовь как самостоятельную стихийную силу. Вырванная из созданного людьми мира и помещенная в мир природный, она стала его универсальным кодом с такими неотъемлемыми символами революции, как буря, морской шторм… А рядом аналогии — золото песка и золото тел, синева глаз поручика и синева моря. Природа, вступив в сговор с чувством, уничтожает всех боевых друзей Марютки. А ей предначертана первозданная роль Евы, возвращающая героев в рай первоначальной страсти. Рассказ о Робинзоне — это только бессознательная маскировка настоящего первоисточника. Когда герои остаются одни на острове, без очень кстати унесенного штормом ботика, они оказываются в совершенно ином, обособленном, оторванном от войны мире. Шторм делит их жизнь на — «до» и «после». Одежда намокла, герои вынуждены ее снять, чтобы просушить… Марютка первая делает шаг навстречу чувству, выхаживает заболевшего пленного, кормит его горячим, даже где-то находит для него махорочки: «Что я, зверюка, что ли, лесная?» — «Ты просто золотко, Машенька», — шепчет в ответ растроганный такой заботой поручик. А за сараем бушует море…

Болезнь и любовь на какое-то время примиряют влюбленных друг с другом, но не в силах сократить все, разделяющие их, классовые различия. Как ни грустно, зритель с самого начала осознает: у этого вновь зародившегося чувства нет будущего. И все же с упоением и грустью наблюдает за развитием романа.

К этому моменту внешняя привлекательность героев достигает апогея — Извицкая-Марютка, благодаря естественным данным и мастерству оператора, выглядит так, что вполне может претендовать на звание самой женственной героини советского кино. В то время как Стриженов-поручик носит жалкие обрывки своего мундира с такой безупречной элегантностью, какую порой не встретишь и в иных костюмных фильмах.

Однако зритель понимает — чувственность проникла в этот мир контрабандой, без законных прав, а значит, ей нет в нем места. Видимо, поэтому любовные сцены в картине и получились столь робкими, и все же, как сказали бы сегодня, весьма эротичными. И прекрасная зазывная женственность Извицкой, и романическая мужественность Стриженова не могли остаться незамеченными даже в период тотальной борьбы за социалистические идеалы. Благодаря привлекательности героев сюжет наполнился явным эротическим подтекстом, что лишь прибавило фильму идеологических дискуссий.

Большая часть сюжетного времени на экране посвящена взаимоотношениям двоих — мужчины и женщины. Их связывает не только любовь, но и классовая ненависть. Молодая актриса блестяще справилась с образом Марютки: несмотря на простое происхождение, ее неграмотная, диковатая героиня показывает высокое благородство чувств.

Снимали фильм на Каспии, в Красноводске. Потом спустились ниже по морю к острову Челекен, на мысе которого и выстроили избушку, в которой развивалось действие последней части картины.

Один из главных эпизодов, когда Марютка застрелила своего «сорок первого» — любимого поручика, идет в фильме минут пять-шесть. Снимался же он пять или шесть дней — на дворе стояла ранняя весна, начало марта. Вместо морского пляжа был почти что лед, песочек не хотел, как требовалось киношникам, сыпаться сквозь пальцы. Ноги актеров в воде сводило судорогой. А ведь приходилось сниматься, мягко говоря, почти раздетыми. Ну, чего не сделаешь ради искусства…