Мои Великие старухи - читать онлайн книгу. Автор: Феликс Медведев cтр.№ 35

Кончина княжны Романовой стала неожиданной для миллионов россиян в том числе и потому, что большинство из них не знало, что еще живет на Земле человек, по крови и достоинству самый близкий к последнему российскому императору.

Судьба Великой княжны – еще одно свидетельство трагической участи представителей Дома Романовых: от попавших в алапаевскую и коптяковскую могилы до разбросанных былинками по неласковому чужеземью отпрысков российской монархии. В Соединенных Штатах Вера Константиновна жила с 1931 года. Приехала сюда из Европы, попав в водоворот послевоенных мытарств. Работала в Толстовском фонде, заболела, устроилась в Общество помощи русским детям за рубежом, потом перешла в Синод. Выйдя на пенсию, окончательно поселилась на территории Толстовского фонда. Выделили Ее Высочеству Великой княжне (она одна из всех потомков Романовых имела право так именоваться) две маленькие комнатки в деревянном домишке для коротания времени «земных тягостей».

Вера Константиновна никогда не бывала в России после революции, но никогда не меняла гражданство. Так и умерла на 95-м году жизни российской подданной.

А началась ее жизнь в апреле 1906 года в богатейшем Павловском дворце под Петербургом.

…Считаю, что эта встреча была для меня одной из самых удивительных в жизни. Летом 1989 года мои русско-американские (или американо-русские) друзья, потомки Ивана Пущина, друга Пушкина, Пущины-Хлебниковы-Небольсины посоветовали мне навестить Великую княжну Веру Романову, которая жила в получасе езды от Нью-Йорка. «Сам Бог тебе велит повстречаться с княжной, у вас в России о ней, наверное, забыли, а она между тем самая близкая убиенному Императору родственница на Земле. Мало того, – говорили мне, – возможно, Вера Константиновна – единственная из оставшихся в живых людей, которые общались с Николаем II. И еще имей в виду, Великая княжна никого не принимает, мы сами повезем тебя к ней». И вот в одно прекрасное нью-йоркское утро Михаил Хлебников повез нас с женой в знаменитый Толстовский фонд.

В тот день я общался с Верой Константиновной более трех часов. Прикасался к семейным реликвиям, держал в руках книги ее отца-поэта, рассматривал мемориальные фотографии, любовался коллекцией оловянных солдатиков, которую много лет собирала Вера Константиновна, попечительница Кадетского корпуса зарубежья.

– Каким запомнился вам Император Николай II? – начал я свое интервью.

– Как-то он пил у нас в Павловске чай. Мне нужно было идти на свою детскую половину, часы показывали шесть, и я заторопилась на музыкальный урок. Подошла к папеньке и маменьке проститься. Император повернулся ко мне, внимательно посмотрел, погладил по головке и сказал какие-то ласковые слова… Вот и все. Но знаете, столько лет прошло с той поры, а помню, будто вчера. Он меня заворожил.

Другая подробность. Шла война. Моя мама и я с братом Георгием были приглашены на завтрак к Государю. Помню Государыню и одну из Великих княжон, помню, что она была в сестринско-хирургическом облачении, значит, служила в госпитале. На сладкое подали замечательный шоколадный крем. Какой же он был вкусный! И нам предложили добавочную порцию. Конечно же, мы воспользовались любезностью хозяев и съели ее. Предложили в третий раз. Но, как нам искренне и настойчиво ни предлагали, мы с братом отказались. Считали, что это уже нарушение этикета. На обратном пути в автомобиле моя мать сидела сзади, а мы с Георгием впереди. Он был старше меня на три года, и это означало: что бы он ни говорил, он всегда прав, его мнение для меня, младшей, считалось законом. Так нас воспитывали. Он говорит: «А знаешь, это было и в самом деле очень вкусно, но для царского стола слишком просто». Мне ничего не оставалось, как только поддакивать: «Да, да, да». А сама думаю: «Говоришь же ты глупости».

А вообще-то скромность Царской семьи была общеизвестной. Дети воспитывались в почитании, смирении, воздержании. Девочки вроде бы стеснялись своих титулов, и домашние их звали по именам. Платья со старших донашивали младшие, в быту у них не было ничего лишнего.

Вот видите, мои впечатления от Государя связаны с какими-то семейными встречами, с обедами. Что называется, гастрономические… Еще одно из этого ряда. Снова Павловск, летняя веранда, чай. Был у нас замечательный садовник Федор Селезнев, дворецкий моей мамы, когда-то служивший в роте Его Императорского Величества Преображенского полка. Такая необыкновенная урождалась у него земляника, объеденье. И вот Государь медленно, с расстановкой ест эту землянику. Положит ягодку в рот и смакует, растягивает удовольствие. Проглотит, снова берет и нахваливает ее: «Какая божественная земляника…». Так и осталась в памяти эта идиллическая картина.

– А как вы узнали о расстреле царя?

– Шла по улице, по Миллионной, и вдруг слышу: мальчишка – разносчик газет кричит с надрывом что есть мочи: «Убийство Николая Романова! Убийство Николая Романова!» Так и узнала.

Помню и весть об отречении. Возвращаюсь домой с прогулки. А мой собственный лакей Иванов, довольно несимпатичный мужичонка, встречает меня с красным бантом. Я на него набросилась: «Как ты смеешь? Это против царя!» А он: «Гы-гы, царя больше нету». – «Да ты врешь». Но нет, он оказался прав, Император отрекся от престола. Эту новость я «прогуляла» по Миллионной.

– Вера Константиновна, у вас ведь была большая семья, что с нею стало?

– У меня было шесть братьев и две сестры. После семнадцатого года Иоанн, Константин и Игорь были сосланы в Вятку, а потом в Алапаевск. Там их уничтожили, сбросив в старую угольную шахту. Чудовищное убийство. В гнилой воде они жили еще три дня. У моего брата Константина во рту была земля, не знаю отчего, то ли оттого, что было нечеловечески больно, то ли оттого, что хотелось пить. Раненный в голову брат Иоанн лежал подле Великой княгини Елизаветы Федоровны, сестры Императрицы. Она перевязала его апостольником. Колчаковцы перевезли тела погибших в Пекин, а останки Елизаветы Федоровны нашли упокоение в Иерусалиме. Таково было ее желание. Она стала святой новомученицей. Не знаю, как вы к этому относитесь, но сюда, в Америку, привозили святые мощи – правую руку Елизаветы Федоровны. Вы знаете, такое исходило благоухание, совершенно что-то особенное. Бог наградил за муки алапаевские. Много раз приходил ко мне сон: будто стою я спиной у какой-то ямы и меня сейчас расстреляют. А когда просыпалась, всякий раз боялась открыть глаза.

– Я слышал, что ваш отец Константин Романов умер на ваших руках. Так ли это?

– Точнее, на моих глазах. Когда он скончался, мне было девять лет. Отец болел грудной жабой, припадки повторялись приблизительно раз в месяц. Ему становилось все хуже и хуже. Но однажды после сильнейшего припадка ему стало вдруг лучше, и настолько, что мама, обрадовавшись, стала собираться в деревню. Примеряла летнее платье, хотела хоть ненадолго сменить черные траурные одеяния. В семье постоянно кто-то умирал. Последний траур был по моему брату Олегу, смертельно раненному на фронте в четырнадцатом году.

Так вот, моя мама примеряет платье, я сижу в кресле и читаю русский перевод Гете «Хитрый лис» и вдруг слышу «А-а-а…». Поняла, у отца припадок. Бегу скорее к мамочке. А между кабинетами матери и отца была тяжеленная дверь с зеркалом. С великим трудом я открыла ее, мама потом ужаснулась – как я, девочка, смогла открыть эту махину. Подбегаю к маме, кричу: «Скорее, папе плохо, у отца припадок!» Она посылает своего камердинера Аракчеева: «Зови доктора, князю плохо». А тот в нервности стоит и хихикает, так я на него затопала: «Скорее, отчего тебе смешно!»