Интимные тайны Советского Союза - читать онлайн книгу. Автор: Эдуард Макаревич cтр.№ 32

Я участвовала во всех спектаклях. В „Бомбах и гранатах“ меня и девчонок одели в немецкую форму, мы пели их солдатскую песню „Лили Марлен“, но в основном репертуар был чисто любовного содержания. Немцы очень любят песни про любовь, тирольские песенки и еще „Мамахен, шенк мир айн пфердхен“, то есть „Мамочка, подари мне лошадку“…

Я пользовалась большим успехом, была красива… мое особое положение в театре, мой успех избавляли меня от многих неприятностей… Голой я никогда не выступала, отказывалась наотрез, даже в „Рождении Венеры“, где я исполняла главную роль. Этот спектакль готовили специально для Зеппа Дитриха… Зепп приезжал всегда с целой сворой эсэсовцев – все в черных мундирах, проходил за кулисы, шлепал девчонок по мягкому месту и обязательно после спектакля увозил кого-нибудь к себе…».

Через тринадцать лет после войны она неожиданно получила письмо из Западной Германии, от доктора Руппа. Письмо пришло в Таганрог, и почта разыскала ее улицу и дом. Скорее с ведома местного отделения безопасности. С волнением, со страхом вскрывала конверт.

«Meine liebe, liebe Lapitschka! (Моя любимая, любимая лапочка!) Сегодня увидел тебя во сне и сразу же вспомнил и тебя, и наш Таганрог, и милый наш театр. Господи, как далеко ушло то золотое время, когда мы все были молоды, веселы и полны надежд! Где-то сейчас генерал Рекнагель, где Мария, где проказник Брандт, где все наши? Недавно я встретил… попробуй догадайся, кого? Беднягу Леберта! Он все такой же „красавчик“, правда, поседел, и седина его несколько облагородила. Добряк открыл варьете, и как, ты думаешь, назвал он свое заведение? „Бюнте бюне“! Так что „Бюнте бюне“ жива, только Венеру играет какая-то рыжая кляча. Мы со стариком выпили немного, вспомнили тебя и прослезились…» [68] .

И ее долго не отпускала ностальгическая круговерть. Но ответить не рискнула. Что наделал в Таганроге «проказник Брандт», – она-то знала. А вдруг докапываться начнут?

Судьба певицы в оккупированном городе – проституция под видом артистических занятий. Артистизм и певческий талант делали секс пикантным. Это цивилизованно, это по-европейски. Хотя, кто сказал, что публичные дома не европейская традиция? Как и театры, они тоже часть цивилизации. Немцы быстро продвинули эту часть в занятых российских городах. Нашлись добровольные помощники из местных, когда запахло деньгами.

Из сочинений хорошего русского писателя Александра Куприна можно узнать, что в начале двадцатого века, до революции 1917 года, продвижением публичного секса в Малороссии, то есть на Украине, занимался некто Семен Яковлевич Горизонт. Впрочем, как отмечает Куприн, «бог знает, как его звали: Гоголевич, Гидалевич, Окунев, Розмитальский». Тогда «он был одним из самых главных спекулянтов женским телом на всем юге России. Он имел дела с Константинополем и с Аргентиной, он переправлял целыми партиями девушек из публичных домов Одессы в Киев, киевских перевозил в Харьков, а харьковских – в Одессу».

Через тридцать с лишним лет после Сени Горизонта на оккупированной советской территории столицей секса для немцев стал Харьков. Там расцвели притоны и публичные дома, которые содержали местные армяне [69] . С одобрения и поощрения немецкой комендатуры они быстро наладили бизнес на женском теле, недостатка в котором не испытывали. Слава о харьковских публичных домах и чудо-женщинах катилась по всем немецким частям от Орла и Белгорода до Ростова. Кузнецкая улица была на устах у всех отпускников – там сосредоточились бордели для офицеров и солдат. Подкормленные, знойные украинские женщины, отобранные владельцами заведений, старались вовсю, оставляя незабываемые впечатления у фронтовиков. Куда там было немецким «гретхэн»!

И когда однажды из-за вражды двух немецких ведомств девушкам из лучших публичных домов вручили предписание явиться на сборный пункт для отправки в Германию, их спасли их же клиенты и друзья из эсэсовского полка, стоявшего в окрестностях Харькова. Ночью, связав армейскую охрану, эсэсовцы освободили своих подруг и увезли к себе в казарму. Там забавлялись с ними, пока конфликт не был улажен.

А потом в город пришли наши, на сей раз окончательно. И еще долго после этого женщины с улицы Кузнецкой прятали модные прически по-парижски «валиком», заматывая головы неброскими платками, отвыкали говорить по-немецки, с грустью вспоминали своих клиентов. «Ох, где же ты теперь, проказник Ганс, милый Курт или Петер-весельчак?! Где вы, парни, Вилли, Фридрих, Карл?!»

Здесь, в Харькове, в конце 1943 года состоялся первый судебный процесс над карателями, убивавшими людей. Людей этих, среди которых были в основном евреи и коммунисты, брали в большинстве случаев по доносам соотечественников. Карательная группа из трех немцев и одного русского уничтожала обреченных в специально оборудованном автомобиле фирмы «Мерседес», где выхлопные газы подавались в герметичную камеру. «Фергазунгсваген» – называлась она, «газовый вагон». Около трех тысяч человек умертвили они. Карателей вешали на площади, прилюдно, по приговору суда. Начальник этой группы, капитан из зондеркоманды Вильгельм Лангхельд держался стойко и на суде, и в петле. Русский, шофер «душегубки», что подавал газ в камеру, падал от ужаса, как мешок. Только с третьего раза натянули на него удавку. Толпа на площади сосредоточенно молчала. Может быть, в ней стояли и доносчики, и те женщины с улицы Кузнецкой, которые выжили в умирающем Харькове, где в первую же военную зиму погибли от холода и голода тысячи жителей его.

Эту категорию женщин не обошло тогда перо неистового публициста Ильи Эренбурга. В 1943 году в своем памфлете «„Новый порядок“ в Курске» он представил воюющей стране девушку из курского публичного дома, что был на улице Невского. Дом на улице Невского тоже неплохо знали в немецких частях.

«Смазливая девушка. Выщипанные брови. Карминовые губы. Прежде она была студенткой Курского пединститута. Ее соблазнили подачки немецких офицеров, французское шампанское. Ее соотечественники пятнадцать месяцев мужественно сражались. Люди отдавали свою жизнь, чтобы освободить Курск. А она услаждала палачей своего народа. Она сейчас сидит у меня в комнате и плачет. Позднее раскаяние. Измена, как ржа, разъела ее сердце. На улице праздник, люди смеются, обнимают бойцов. А она сидит в темной комнате и плачет. Она стала отверженной для себя самой, и нет кары тяжелее».

А потом Эренбург пишет о немецком порядке в Курске, частью которого была эта студентка:

«Ресторан для немцев. Кино для немцев. Театр для немцев. Кладбище для немцев. Для русских? Ров в Щетинке – там зарывают расстрелянных…

…Закрыли школы. Закрыли театры. Закрыли библиотеки. Что они открыли? Дом терпимости на улице Невского. Открыли торжественно. Герр доктор Фогт произнес речь: „Мы несем веселье в ледяную пустыню“.

Они не принесли веселья. Они принесли заразу. Перед войной в Курске совершенно исчез сифилис. Немцы заразили Курск. По немецкой статистике среди гражданского населения регистрировалось в декаду от 70 до 80 случаев заболевания венерическими болезнями. Больных отправляли в городскую тюрьму. Свыше сотни из них немцы убили. Эти сифилитичные павианы оставили после себя не только развалины и ров в Щетинке. Они оставили страшную заразу».