Бесы пустыни - читать онлайн книгу. Автор: Ибрагим Аль-Куни cтр.№ 127

Баба замолк. Воцарилось молчание. Султан заговорил вновь:

— Что, не спешил к тебе тот же глашатай с просьбой повременить сорок дней? Или старик Бекка не вмешался, не просил для дервиша отсрочки и милости, отказаться от этих отвратительных принципов? Ты что, не знаешь, что несчастный глашатай нарушил ради всего лечебное заклятие и был поражен слепотой вторично? О чем тебе тут говорит твоя совесть судьи?

Пальцы злых козней сжались на его горле. Он обернулся лицом к суду, чтобы отвергнуть от себя предъявленные обвинения:

— Я признаю, что самому промыслу было угодно, чтобы шея дервиша оставалась в целости.

Султан оборвал его с маговским негодованием:

— Довольно. Такого признания вполне достаточно, чтобы я мог спросить тебя: когда это наши кади опирались на промысел рока в обосновании своих судебных приговоров?

— Да позволит мне высокий султан сообщить, что все доказательства прямо указывали на дервиша. Он признался, что своровал тайный ножичек, как признал и то, что существовала вражда…

— Однако он не признался в том, что совершил преступление, напротив — отрицал со всею силою, что оно имеет к нему какое-то отношение. И как ты судишь об умерщвлении души без всяких свидетелей и без признания о преступлении, и без наличия хотя бы одного решающего свидетельства! Что это за суд, которому учат в Марракеше без соблюдения таких условий и правил? Или это враждебные нам племена прислали тебя такого, специально для того, чтобы ты смуту сеял в Вау и подстрекал местное племя против султаната?

Кади впал в ужас. Глаза его вылезли из орбит, и он забормотал с интонацией, в которой мольба смешивалась с неодобрением:

— Уповаю на Аллаха! Да убережет Аллах… Коли отвратил султан от меня доверие свое, так вытягиваю я свою шею, вот, перед этим гостем, пусть отсечет ее мне мечом.

Султан поправил повязку лисама на своем лице возле губ. На груди его блеснул символический золотой ключ. Он спросил:

— Если б не был убит имам, какому приговору подверг бы ты его и вправду?

— К смертному, естественно, — без колебаний ответил судья.

Султан обменялся со своим гостем быстрым многозначительным взглядом.

— Это упрямство? — произнес султан.

— Господи, благослови меня! Это — справедливость, вовсе не упрямство.

— А каково доказательство?

— Свидетельство глашатая.

— Что стоит свидетельство глашатая, если ты узнал, что меж ними — вражда?

Баба некоторое время молчал в раздумье, потом сказал:

— Признаюсь, это в некоторой степени меняет дело.

— Я полагал, ты скажешь, это меняет дело полностью. Однако, подожди. Ты знаешь, кто убил имама?

— Я еще не провел дознание.

— Ты воображаешь, что достойный муж, почтенный шейх и именитый торговец, и больше того — давний друг мой и твой, друг всего Вау, может совершить такое подлое дело? Ты что, можешь представить хаджи Беккая с его белой бородой и достойной посадкой пробирающимся ночью, извлекающим кинжал, чтобы перерезать горло имаму в его покоях?

— Нет!

— Знаешь, почему? Потому что два вора разошлись. Они сговорились избавиться от гадалки с помощью ножичка, который дервиш украл и потерял в вади акациевом и завладеть потом ее золотом. Да золото потом не поделили ворованное, и достойный муж обратился к помощи кинжала, а потом сбежал в Мурзук.

— Нет!

Скажи мне: если бы свалился тебе хаджи Беккай закованным в цепи да бросил я его в твои объятья для того, чтобы понес он наказание, какой бы был ему приговор?

— Смерть! — мужественно заявил кади. — Какая судьба может ждать грешника, предавшего законы хлеба-соли, кроме смерти?!

— А чего это торопишься со своим приговором? Не можешь ты представить, что люди на земле — твари простые, бедные, со слабой волею, ополчились против них обстоятельства, перебила им жизнь позвонок?.. Не чувствуешь ты к таким людям снисхождения?

— Снисхождение ко греху есть могила справедливости. Кади, сочувствующий убийце, предает собственную совесть и передает справедливости публично голос, чтобы сделать из него самого убийцу.

— Послушай же. Послушай меня. Ты знаешь историю о разорении Беккая, знаешь, как он занимал у меня золотой песок, чтобы вернуть себе свой денежный дом. Однако ты не знаешь, что совершил над ним рок после этого. Они ударили по второй сделке, в которую он вложил всю душу и в которой заложил свою голову, отдавшись в руки заимодавцев. Эти подонки не ограничились одной интригой, они убедили вали [172] , чтобы он продал свою жену и детей на рынке рабов с намерением унизить своего старого врага. Он вернулся в южные оазисы собрать золота любой ценой и вернуть жену свою и детей, до того как отправятся с ними христиане в заморские страны. Разве не заслуживает такой человек сочувствия в душе судьи?

— Он заслуживает сочувствия Бабы несомненно, — заговорил решительным тоном Баба, — но он не заслуживает его от судьи. Люди вправе сопереживать с ним, оплакивать ту жестокость, с которой обошелся с ним рок, однако суд, о почтенный султан, не признает подобного языка. Не понимает такого языка. Кади присудит ему смертную казнь в любом случае.

Султан долго всматривался ему в глаза. Проговорил задумчиво:

— Позволь-ка мне сказать тебе, чего недостает твоей душе, так это милосердия!

Блеск потух в его глазах, он сказал печально:

— Теперь я знаю, в чем причина твоих неудач в судебном деле. Я знаю, почему разбойник однажды отсек тебе руку, почему знатные люди изгнали тебя из Шанкыта. Твоя жестокость всему причина. Ты — человек, проживший трудное детство и не желающий видеть в людях никого, кроме жестокосердых, надругавшихся над его матерью. Ты все эти годы прожил, изучая законы и право не для того, чтобы голову справедливости возвысить, а только лишь для того, чтобы отомстить диким мужам за свою мать. Да. Ты проспал всю свою жизнь, воспитывая в своем сердце одну только месть. Ты — человеконенавистник!

У кади и веко не дрогнуло. Он продолжал впиваться взглядом в лицо султана, не повернув головы. Сказал:

— Нет такой силы, чтобы заставила меня отступиться от вынесения наказания.

Султан еще раз прервал его:

— В этом вся разница между мной и тобой. Я не хочу, чтобы народ мой редел.

— Очень жаль, о почтенный султан, — сказал кади мужественно, — что нам суждено разойтись, однако это не прибавит тебе ровным счетом ничего, по моему мнению, так же как, уверяю тебя, не убавит это нисколько моей уверенности.

За этим последовала напряженная тишина.

Когда кади собрался уходить, гость султана впервые задал ему вопрос:

— Прости мне мою наивность, однако не знаешь ли ты, что такое жизнь — убийца или убитый? И если нам не миловать убийцу, то недалеко и до того будет, что вымрет весь род людской. Каково будет в этом мнение судьи?