Внучка берендеева в чародейской академии - читать онлайн книгу. Автор: Карина Демина cтр.№ 120

Жалеють, стало быть.

А он голову дереть, очами зыркаеть. И так зыркаеть старательно, что мало пар из ушей не идет. Встал над мертвяками, рученькою повел влево, после вправо… присел, пальцы в пасть девке горелой сунул — от же ж мерзотная у человека работа! — наклонился.

— Кто ее сжег? — а спросил-то грозно, нашие все назад подалися — ну как еще в порче особо ценного государственного имущества обвинят! В Коновальцах-то, сказывали, дед Михей спьяну на столб дорожный нужду малую справил, за чем и пойманный был. Так плетями секли прилюдно, а после еще деньгу платил, за порчу этого самого.

— Я. — Арей некроманта не убоялся. И подошел, и руку подал, а тот и принял… тою самою, которую в пасть мертвяку совал.

Меня ажно передернуло, Арей же ничего, даже платочком вытирать не стал.

— И чем?

— Обыкновенный огневик. Где-то третьей ступени… она уже на остаточной силе держалась.

— Ага… третьей, значит. — Некромант огляделся и сел прямо-таки на снег, ноженьки скрестил. Из-под полы куцего плащика досточку достал, не такую, как у писца, поменьше. Скинул с плеча мешок, а из мешка — палочку самописную…

Глядели на него все, и старшой над стрельцами, коии по Барсукам разбрелися, собак всполошивши.

— Итак, объект номер один. — Некромант палочку по листу пустил. Эк ловко придумано, сам сидит, рукою подбородок подпирает, а палочка за него по бумаге скачеть. — Особь женского пола, возраст…

Склонился к костям.

— От восемнадцати до двадцати двух лет… причина смерти не установлена. Судя по остаточным эманациям, смерть наступила за несколько месяцев до вторичного пробуждения. Следовательно, тело подвергалось консервации. Имеющиеся разрушения, нанесенные после вторичного…

— Чего это он? — шепотом спросила я у Ильи.

— Протокол диктует, как положено, — Илья потянулся и зевнул. — Собирайся, Зослава, тут без нас разберутся… это теперь надолго. Каждое тело описать надо. Законсервировать. Запечатать. Сгрузить… плюс еще осмотр окрестностей… надо уходить.

— Может, все-таки с ними? — Это уже Лойко, и со спины подошел, поганец, вновь так, что снег и тот под ноженькою не скрипнул. — Обозом?

— Чуется мне, что тогда и обоз не дойдет до столицы… много вещей не бери. И… Зослава… лучше оставь их здесь.

Я бы оставила, да разве ж останутся?

Бабка уже по хате летала, то за одно хватаясь, то за другое… и сундуки все пооткрывала, поперевернула. Вытащила пояс заветный с дедовым золотом. И верно, ни к чему его в хате оставлять.

— Алевтина за Пеструхою приглядит… и за тобою, детонька… — то бабка Станьке уже говорила, да только и она, перемены почуяв, в бабку вцепилася.

И воет… и голосит…

Слухать никаких сил нет… а бабка с нею воет.

И обе на меня глядят.

Оставить?

Как их оставишь? Изведуся вся, думая, не приключилося ли беды, не пришла ли она по моей-то вине… а ну как пришлет за ними боярыня мертвяков своих? Или еще кого?

Не зря же ж грозилася.

Ведает, что за бабку свою на край мира пойду, не то что замуж. И сердце сжимается…

— Тихо. — Я кулаком по столу ляснула, чегой прежде себе не дозволяла. — Еду бери. Одеяло. И одежу ту, которую не жалко. В столице новую купим…

…верхами бы пойти.

…тайными тропами звериными, которые мне еще дед показывал.

…может, ежели бы Морошковым болотом… ныне-то оно, опасно-ласковое летом, стужею спеленуто. Уснули и болотники в окнах черных озер, и кикиморы злоязычные, и иная какая нечисть, от которое честному человеку не продыхнуть… и сами болота стянуло панцирями ледяными.

Верхами, глядишь, и прошли бы.

Ежели с полудню выехать, то к свету до Новолесья добралися б. А там село крепкое, на тысячи две люду… и от тракту близехонько стоит.

— Не думай, Зославушка, — бабка мигом слезы отерла, — я в седле крепко сижу… какие мои годы.

А то я не ведаю, какие ее годы.

— В возку оно, конечно, сподручней было бы, да… кликни-ка сюда этого неслуха азарского… вздумал мне тут внучку перед людями позорить… уж я ему…

Арей сидел на лавке перед домом.

Будто знал, что позовут. А может, и знал.

— В усадьбе пусто, — сказал он, глаза поднявши. А красные, больные… какую ночь уж не спит. И сие неправильно. Нельзя с устатку в дорогу идти. Да только и ждать неможно. — Почти пусто…

Он сгорбился, себя руками обнял.

— Ушла она… и сынок ее ушел… а вот люди, которые были… именно, что были… всех положила… так мне сказали.

— Пойдем в дом. — Я руку подала.

Нет в том нашее вины.

Да только… вспомнился вдруг и мальчишка, который коней принимал, и девка, ко мне приставленная… неужто и ее тоже? И люди, что боярыне служили верою да правдою… в доме-то людей много было.

Бабка на Арея только глянула.

— А ну-ка, — велела, — к печке садися. От еще теплая…

Печка-то у нас славная, дед мой ее ставил, оттого и держит тепло долгехонько. Ныне-то, пусть и не растоплена, и не пышет жаром, да все одно горяча.

Арей сел.

И прислонился спиной.

— Почему, — сказал, — она на это пошла? Никто же не знал… никто и не догадывался, чем тут занимается… далеко от столицы… от боярских игр… могла бы еще не один год, пока слухи не доползли бы до нужных ушей… а она вдруг… она не походила на безумную… у безумцев своя логика имеется, только ваша боярыня нормальною была.

— Так разве ж нормальный человек с тьмою игры играть станет? — Бабка моя Арея за чуб дернула. — Ну-ка, дорогой, глазыньки-то покажи… а роги куда подевал?

— Спилили…

— Беда… ничего, отрастут… а бессоницею себя зазря мучишь. Сейчас травку одну дам…

— Нельзя спать.

— Можно. И нужно. — Бабка моя Арея выпустила. — Тебя ныне и сорока плевком зашибет, а ты туда же, воевать… Зослава, кликни своих, пущай отдохнут. Часок-другой вам погоды не сделает, зато пойдете со свежими головами… и вели, чтоб возка запрягали…

— Верхом пойдем…

— Пойдешь, пойдешь, поскачешь ажно… а вещички нашие на возку поедуть. Куда девке в столицу да без нарядов? — бабка вытащила из сундука мешочек, расшитый бисером. Значится, и вправду белынь-траву жевать даст. От же ж… гадость несусветная, горькая, в роте после нее вяжет, зато и сны приходят крепкие. И пущай длятся сии сны недолго, зато и голова, и тело отдыхают, силами свежими полнятся.

Нашие на покосы завсегда белынь-корень жуют.

Иль когда жниво.

Иль еще какая работа, которое много и не терпит она отсрочки. Правда, долго сию траву жевать неможно, потому как сгорает тело… то бабка сказывала.