— Как же я могу спать, когда мой ходячий пример для подражания еще бодрствует? — Джордж с улыбкой уселся на банкетку, взял в руки гантель и стал бесцельно сгибать и разгибать руку. — Нет, в самом деле, — продолжал он, — я не иронизирую. Я правда тобой восхищаюсь, Хоган. Ты настоящий гений стратегии. Я, понимаешь ли, слышу похвалы в твой адрес со всех сторон — от правых и от левых, от консерваторов и от прогрессистов. Ты действительно спец по части римских нравов.
Тим увеличил темп упражнения и задышал чаще, с хрипом втягивая воздух.
— Только не говори мне, Хоган, что тебе это понятие неведомо. «Римские нравы»!.. — продолжал Каванаг. — В ватиканском обществе придворная интрига — это ключ к успеху. Способность создать загадку и нанести на нее глазурь обаяния. Будь сегодня жив Макиавелли, он бы написал книгу о тебе.
Тим с ненавистью воззрился на него.
— Перестань, — сказал Джордж. В голосе было теперь неподдельное восхищение. — Говорят, Фортунато зовет тебя вести семинар по каноническому праву?
Тим молча продолжал свою греблю, а Джордж все нащупывал почву.
— Поговаривают также, что ты его предложение отклонил. Чем же ты тогда собираешься заняться?
— Почему бы тебе самому мне не подсказать, отец Каванаг? Ты, кажется, и так уже все знаешь.
— Ну, я-то слышал только, что ты запросил место священника в Штатах. Я понимаю, что «возделывание нивы» украшает биографию, но неужели ты считаешь, что совершаешь правильный шаг, уезжая из Рима сейчас, когда твоя звезда на подъеме?
— Я священник, а не политик, — зло ответил Тим.
Джордж поднялся.
— Извини, Хоган, — сказал он с нескрываемым раздражением. — Я, увы, не силен в этой самой придворной стратегии, в которой на самом деле главное — искусный подхалимаж. Pax tecum
[62]
.
К концу весны диссертация Тима была готова. Защиту назначили на четвертую неделю мая. Председательствовать должен был сам декан факультета, отец Анджело Фортунато.
— Это большая честь, — заверил Тима Аскарелли. — Я, конечно, тоже буду присутствовать. Кстати, я еще не получил приглашения.
— На защиту? — удивился Тим.
— Конечно, нет! На это мероприятие всех пускают. Я говорю о банкете в твою честь.
— Боюсь, никакого банкета не будет, — ответил Тим.
— Ты что, рехнулся, сын мой? — рассердился Аскарелли. — Или ты хочешь лишить старика приличной еды?
— Нет, правда, святой отец, приема никто не устраивает.
— Ага! — ответил писец, предостерегающе грозя пальцем. — Тебе просто еще не сказали. Но могу тебя заверить, когда на защите председательствует декан Фортунато, за ней всегда следует обильное застолье.
Слова старого писца оказались пророческими. Вернувшись в начале второго ночи в коллегию, Тим обнаружил у себя под дверью конверт. На обратной стороне было золотое тиснение — герб с девизом: «Civitas Dei est patria mea» — «Град Божий — мой истинный дом».
Тим вскрыл конверт. На бланке с шапкой «Кристина, княгиня ди Сантиори» и адресом дворца где-то на Палатинском холме каллиграфическим почерком было выведено:
«Дорогой отец Хоган!
Прошу простить мне мою самонадеянность, но весть о ваших замечательных и столь многочисленных достижениях обрела крылья и разнеслась далеко за пределами ватиканских стен, так что мне кажется, что мы с вами уже давно знакомы.
Мой хороший друг декан Фортунато рассказал мне, что ваша «защита» (которая, я уверена, станет скорее серией панегириков, чем вопросов) назначена на двадцать шестое число сего месяца. Насколько я понимаю, никто из вашей семьи не сможет прилететь из-за океана по этому торжественному случаю, и потому я беру на себя смелость предложить вам организацию приема в вашу честь в моем доме.
Если вы сочтете мое предложение приемлемым, прошу вас дать мне список ваших друзей, с которыми вы хотели бы разделить радость получения вами докторской степени.
Искренне ваша,
Кристина ди Сантиори».
Тим был доволен. Улыбаясь, он включил плитку, чтобы вскипятить воду для кофе. Прежде чем солнце покажется над Эсквилинским холмом, ему еще многое предстоит сделать.
Лишь когда в шесть часов (после каких-то трех часов сна) он поднялся к мессе, до него наконец стал доходить смысл вчерашнего послания.
Семья Сантиори входила в круг, известный в Риме как «Черная знать». Это были светские семьи, которые на протяжении столетий играли важную роль при папском дворе, так называемые «Тайные камергеры Меча и Ризы».
За некоторыми были закреплены передаваемые по наследству обязанности на папских церемониях. Это были целые династии — как Серлупи Крещенци, веками заведовавшие папскими конюшнями, или Массимо, чей клан из века в век держал наследственный пост Главного почтмейстера.
Но положение Сантиори было еще выше. Из их рядов издавна выходили Грандмейстеры Святого приюта. Это был самый высокий ранг, на какой мог рассчитывать мирянин при панском дворе. А главным признаком их подлинного аристократизма служило то обстоятельство, что их фамилия никогда не фигурировала в прессе. Если они давали прием, то о нем ничего не сообщалось. Все, кто был достоин о нем знать, оказывались в числе приглашенных, а представители «четвертой власти» в этот круг не допускались.
Тим сидел в углу трапезной и задумчиво ковырял ложкой кукурузные хлопья, когда появился Джордж Каванаг.
— Можно к тебе подсесть, отец Хоган?
Тим поднял глаза и, стараясь не выказать своего раздражения, рассеянно бросил:
— Добро пожаловать!
Джордж, уже успевший расположиться, к удивлению Тима, излучал на первый взгляд вполне искреннюю сердечность.
— Послушай, Хоган, я знаю, что защита проводится открыто, но все же хочу спросить: ты не будешь против, если я заявлюсь? Я хочу сказать, я столько лет тебя допекал. Вот я и подумал, вдруг своим присутствием выведу тебя из равновесия?
— Нет, нет, все в порядке, приходи, — ответил Тим. — У меня такой мандраж, что хуже уже не будет.
— Спасибо. Жду не дождусь, как буду сидеть и хлопать глазами, ни слова не понимая.
Тронутый его тактичностью, Тим поспешил добавить:
— Послушай, Джордж, там потом банкет намечается…
— У Сантиори? — Джордж улыбнулся, взгляд его оживился.
— Да.
— Спасибо. Я так и думал, что ты меня пригласишь.
Хотя исход его защиты был фактически предрешен, атмосфера некоторой нервозности все же ощущалась. Большой зал был до отказа заполнен студентами и преподавателями факультета, а где-то в их гуще восседала и княгиня «Черной знати» со своей свитой.