— Ты никогда не видел Эстабрука, — сказала она Лысому. — Но я даю гарантию, что он тебе не понравится. Он пытался убить меня, понимаешь?
Пес оторвался от своего туалета.
— Да, я тоже удивилась, — сказала она. — Я хочу сказать, это ведь куда хуже, чем поступают животные, правда? Не хотела тебя обидеть, но это действительно так. Я была его женой. Я и сейчас его жена. Да, я знаю, мне надо повидаться с ним. В его сейфе был спрятан голубой глаз. И эта книга! Напомни мне, чтобы я как-нибудь рассказала тебе о книге. Да нет, не стоит. А то у тебя появятся разные мысли.
Лысый положил голову на скрещенные передние лапы, издал тихий удовлетворенный вздох и погрузился в дрему.
— Ты мне окажешь крупную услугу, — сказала она. — Мне нужен совет. Что бы ты сказал человеку, который пытался тебя убить?
Глаза Лысого были закрыты, так что ей пришлось проговорить ответ за него.
— Я бы сказал: «Привет, Чарли, почему бы тебе не рассказать мне историю своей жизни?»
2
На следующий день она позвонила Льюису Лидеру, чтобы выяснить, находится ли Эстабрук до сих пор в больнице. Ей было сказано, что это так, но что его перевели в частную клинику в Хэмстеде. Лидер дал ей подробные координаты клиники, и она позвонила туда, чтобы узнать о состоянии Эстабрука и о приемных часах. Ей сообщили, что он до сих пор находится под постоянным наблюдением, но состояние его значительно улучшилось и что она может прийти повидать его в любое время. Не было смысла откладывать эту встречу. В тот же вечер под проливным дождем она поехала в Хэмстед. Ее приветствовал занимающийся Эстабруком психиатр — болтливый молодой человек по имени Морис, верхняя губа которого исчезала, когда он улыбался (а происходило это довольно часто), и который говорил о душевном состоянии своего пациента с глуповатым энтузиазмом.
— У него бывают хорошие дни, — весело тараторил Морис. И потом, с той же радостной интонацией: — Но их не так много. Он в состоянии тяжелой депрессии. Прежде чем его перевели к нам, он предпринял попытку самоубийства, но здесь ему гораздо лучше.
— Ему дают успокоительное?
— Мы держим его беспокойство под контролем, но не пичкаем лекарствами до бесчувствия. Иначе он не сможет разобраться в проблеме, которая его мучит.
— А он сказал вам, что его беспокоит? — спросила она, ожидая услышать обвинения в свой адрес.
— Темное дело, — сказал Морис. — Он говорит о вас с большой любовью, и я уверен, что ваш приход благотворно на него повлияет. Но совершенно очевидно, что проблема как-то связана с его кровными родственниками. Я пытался поговорить с ним об отце и о брате, но он очень уклончив в ответах. Отец-то, конечно, уже мертв, но, может быть, вы что-нибудь расскажете о его брате.
— Я никогда его не видела.
— Очень жаль. Чарлз явно жутко сердится на брата, но я не могу докопаться до причины. Но я докопаюсь. Просто для этого потребуется время. Он ведь из тех, кто умеет держать при себе свои секреты, не так ли? Но вы, наверное, это и без меня знаете. Отвести вас к нему? Я таки сказал ему, что вы звонили, так что он скорее всего вас уже ждет.
Юдит рассердило то, что не застанет Эстабрука врасплох и что у него было время, чтобы подготовиться к ее визиту. Но что сделано, того не вернешь, и, вместо того чтобы огрызнуться на восторженного Мориса за его неуместную болтливость, она скрыла от него недовольство. Когда-нибудь ей может пригодиться его помощь.
Палата Эстабрука выглядела довольно мило. Она была просторной и комфортабельной, стены украшены репродукциями Моне и Ренуара, и в целом все производило успокаивающее впечатление. Даже тихо звучащий фортепьянный концерт был сочинен как будто специально для того, чтобы умиротворять встревоженный ум. Эстабрук был не в постели: он сидел у окна, одна из занавесок была отдернута, чтобы он мог наблюдать за дождем. Он был одет в пижаму и свой лучший халат. В его руке дымилась сигарета. Как и сказал Морис, он явно подготовился к приему посетителя. Изумление не мелькнуло в его глазах, когда она вошла.
И, как она и предчувствовала, он заготовил для нее приветствие:
— Ну наконец-то знакомое лицо.
Он не раскрыл объятия ей навстречу, но она подошла к нему и наградила его двумя легкими поцелуями в обе щеки.
— Если хочешь, сиделка принесет тебе чего-нибудь выпить, — сказал он.
— Да, я не отказалась бы от кофе. Погодка сегодня адская.
— Может быть, даже сам Морис принесет, если я пообещаю ему завтра облегчить душу.
— А вы обещаете? — спросил Морис.
— Да. Честное слово. Завтра, к этому часу, вы уже будете знать все тайны того, как меня приучали ходить на горшок.
— Молоко, сахар? — спросил Морис.
— Только молоко, — сказал Чарли. — Если, конечно, ее вкусы не изменились.
— Нет, — ответила она.
— Ну конечно же нет. Юдит не меняется. Она — это сама вечность.
Морис удалился, оставив их наедине. Никакого неуклюжего молчания не последовало. Он заранее заготовил свои разглагольствования, и пока он говорил — о том, как он рад, что она пришла, о том, как надеется, что она понемногу начала прощать его, — она изучала его изменившееся лицо. Он похудел и был без парика, что обнаружило в его внешности такие черты, о существовании которых она и не подозревала. Его большой нос и рот с опущенными уголками, с выступающей огромной нижней губой придавали ему вид аристократа, переживающего не лучшие времена. Едва ли она смогла бы воскресить в своем сердце любовь к нему, но с легкостью ощутила в себе жалость, видя его в таком положении.
— Я полагаю, ты хочешь развода, — сказал он.
— Мы можем поговорить об этом в другой раз.
— Тебе нужны деньги?
— В настоящий момент — нет.
— Если тебе…
— Я попрошу.
Вошел медбрат с кофе для Юдит, горячим шоколадом для Эстабрука и печеньем. Когда он удалился, она начала исповедь, подумав, что сможет этим вызвать его на ответную откровенность.
— Я пошла в дом, — сообщила она. — Чтобы забрать свои драгоценности.
— И не смогла открыть сейф.
— Да нет, я открыла его. — Он не взглянул на нее, шумно отпивая шоколад. — И обнаружила там очень странные вещи, Чарли. Мне хотелось бы поговорить о них.
— Не знаю, что ты имеешь в виду.
— Несколько сувениров. Обломок статуи. Книга.
— Нет, — сказал он, по-прежнему избегая ее взгляда. — Они принадлежат не мне. Я ничего о них не знаю. Оскар отдал их мне на хранение.
Интригующий поворот.
— А откуда Оскар взял их? — спросила она.
— Я не спрашивал, — сказал Эстабрук с деланным равнодушием в голосе. — Ты же знаешь, он много путешествует.