Завидное чувство Веры Стениной - читать онлайн книгу. Автор: Анна Матвеева cтр.№ 15

Выставка «Ожидание» открывалась работой Шагала — юная беременная на фоне красных небес, будто внутри собственной утробы. Потом шла рыжая модель Климта, которая может начать рожать в любой момент. Бессчётные мадонны, чета Арнольфини Яна ван Эйка… Выставка была почти готова, живота у Юльки всё ещё не имелось, зато тошнило каждый день, утром и вечером. И веером, бывало что и веером. Юлька, не пропустившая за последний год ни единой политической новостюшечки, теперь едва-едва откликнулась на осаду Останкино и штурм Белого дома. Зато первый снег показался ей настолько тошнотворным, что она даже годы спустя помнила это чувство — мощное, сильное, отвратительное.

Красота была с Юлькой рядом, как верная подруга, — и Вера тоже была рядом, напоминала про врачей, колола грецкие орехи и чистила гранаты. Юлькина мама повторяла, что у Веры Стениной золотое сердце. И чёрная зависть, горько думала Вера, вскрывая очередной орех, — там пылила сгнившая сердцевина.

— Нет, ну точно парень будет, — фальшиво радовалась Стенина, глядя, как хорошеет Юлька от триместра к триместру. Всем известно, что девчонки пьют материнскую красоту. Была бы Тонечка Зотова постарше, непременно подтвердила бы это со всей ответственностью.

Потом Юлька, конечно, стала округляться — но в шар-бабу не превратилась. Весной, когда уже подходил срок, Вера выгуливала Юльку в Зелёной Роще, подальше от стадиона и детской площадки. На скамейке сидел сутулый старик в длинном плаще с ямщицкими отворотами — он так долго смотрел на Юлькин живот, будто ждал от него ответа. Перекрестился, что-то пошептал себе в бороду. Вере это не понравилось, а Юлька улыбнулась старику и от себя, и от имени живота.

Через пару дней Вера закончила пристраивать на мысленную стену последнюю работу для «Ожидания»: две красивые голые девушки кисти неизвестного художника, одна держит другую пальчиками за сосок, современный жест о’кей. Причудливая идея художника — так девушка сообщает о беременности сестры. Хорошая картинка для спальни, жаль, что от этого холста исходил тяжёлый дух пота и зависти, а беременной было ещё и больно, ведь сестра не отказала себе в радости крепко сжать пальчики. Вера отошла на несколько шагов — полюбоваться результатом, и тут зазвонил телефон.

Копипаста говорила звонко и торжественно, придерживая новость, как полы разлетающегося больничного халата:

— Привет, что делаешь?

Вера начала рассказывать, и Юлька ждала, переполненная новостью, пока ей говорили про университет, зачёт и какую-то методичку.

— Понятно, — сказала Юлька. — А я тут родила между делом. Дочка, три двести, Евгения.

Ночью её увезли на «Скорой» в четырнадцатый роддом, на Уралмаш.

— Больно было? — спросила Вера, но Юльку в этот самый момент отогнали от телефона-автомата другие роженицы, халатные женщины всех возрастов и размеров. Вера увидела их как наяву, ощутила сладковато-тошный запах грудного молока — она привыкла к нему, разглядывая нескончаемых мадонн. Медленно и аккуратно, как уснувшее дитя, Вера опустила на рычаги телефонную трубку, а потом зарыдала так глубоко, что вместо слёз могла бы течь нефть. Но потекли всё-таки слёзы — правда, не сразу.

Кто скажет, чтоб Сальери гордый был

Когда-нибудь завистником презренным…

Александр Пушкин

— Лара, я уехала, — сказала Вера скорее себе, чем дочери, — Лара на такие известия обычно не откликалась. Таксист наверняка включил счётчик ожидания — мелочь, а неприятно. Сама виновата, нечего было так долго собираться. С годами вроде бы всё делаешь сноровистее и лучше, чем в молодости, но вот времени на это отчего-то уходит всё больше.

Вера закрыла дверь, подергала её, потом открыла снова и зашла в квартиру — проверить, выключен ли газ и не оставила ли вдруг Лара открытым кран в кухне. Неврастения, повышенная до звания привычки. Будет продолжать в том же духе — глядишь, дослужится и до семейной традиции.

Стенины жили на третьем этаже, поэтому лифтом пользовались редко — вот и сейчас Вера быстро спустилась вниз по ступенькам, задерживая дыхание, точно ныряльщица. В подъезде у них всегда пахло прокисшими тряпками, как на картинах Адриана ван Остаде [10] . Вера свысока — с площадки сверху — глянула в почтовый ящик, как делала ещё школьницей, ожидая писем из Чехословакии. Полоска над хлипкой металлической дверцей оставалась тёмной — да и что им могли прислать? Бесплатную газету, квартирный счёт?

В детстве Вера переписывалась с девочкой из Чехословакии, звали её Рената Галбава. Адрес раздобыла мама, она работала в кадровом отделе Верх-Исетского завода, куда часто приезжали чехи из города-побратима Пльзеня. Гостей везли в детский клуб интернациональной дружбы, где пионеры с порога обшаривали взглядами дорогих гостей — принесли с собой конфеты? Фломастеры? Главную пионерскую валюту — жевачку? (Именно так, через е.) Предвестники перестройки, свердловские чехи, послушно одаривали кидовцев сувенирами, а Вере подарки доставались сверх программы, потому что мама приятельствовала с начальницей КИДа, Марией Владимировной. Однажды Мария Владимировна принесла Вере нейлоновый пионерский галстук, и та щеголяла в нём, пока не сожгла ему случайно кончик утюгом. Та же начальница передала маме адрес девочки Ренаты, и Вера в тот же день написала недлинное письмо — предложила дружить и переписываться. Рената ответила быстро, весточка пришла месяца через три. В почтовом ящике лежал листок с извещением — на ваше имя получено м/п из ЧССР. Вера с мамой на ночь глядя побежали в отдел доставки — слева от кинотеатра «Буревестник», если встать к нему лицом. Работница в серой блузе протянула Вере мягкий конверт, в правом углу которого сияла, словно икона, прекраснейшая почтовая марка с королевишной. Для Ренаты, похоже, всё было важно — конверты, марки, почтовая бумага, почерк. Пришли мне свою фотографиру, дорогая подруга Вера.

Из конверта выпорхнула маленькая чёрно-белая фотокарточка — девочка с ясным лицом, но без улыбки писала, что готова дружить. Как будто у неё был выбор! Дружить с советскими детьми следовало независимо от того, хочешь ты переписываться с Верой Стениной из Свердловска или не хочешь. В названии Свердловск есть что-то чешское: согласные звуки в ряд, и вот уже слово превращается в забор, перелезть через который может лишь человек с образцовой дикцией. «Крк» — по-чешски «шея». Влтава — река в Праге. Мороженое — «змрзлина». Надстрочные знаки, гачеки, парили над буквами обратного адреса, словно чайки. Цифра 9 была у Ренаты без всяких хвостиков, стояла ровно и ладно на единственной ноге. Место, где заклеивался конверт, Вера по моде времени украшала дополнительной чернильной «штопкой», но Рената никогда этого не делала, по-европейски доверяя почте: Я хочу стать медицинским работником. Дорогая Вера, напиши мне, кем ты хочешь стать.

Я много лет хотела стать Юлькой Калининой, — думала Вера, выходя из подъезда и честно отвечая на давний вопрос Ренаты Галбавой, ни разу не виданной, но при этом ненаглядной. Даже писем из Чехословакии, где лежали ценные календарики с дружелюбно обведённой датой Вериного дня рождения, даже их она никогда не ждала так сильно, как конвертов из Орска Оренбургской обл., где отдыхала летом Юлька — среди степей, арбузов и кузенов. Советские конверты с картинками — Есенин, День космонавтики, кокер-спаниель с ушами, напоминавшими причёску Бакулиной, а ниже — шесть маленьких лабиринтов, где писали почтовый индекс, и Вера, не любившая чертить и рисовать, с удовольствием выводила орский индекс Калининой — 462408. А Юлька вкладывала в конверты не буржуйские календари и вкладыши от жевачки, а потемневшие степные тюльпаны и мёртвых бабочек…