Страх и его слуга - читать онлайн книгу. Автор: Мирьяна Новакович cтр.№ 30

— А что, если я, именно из-за дикости вашего поведения, все время буду умышленно поступать не так, как вы мне посоветовали, не сказав ни единого слова?

— Вы достаточно разумная женщина и, следовательно, знаете, что поступающий назло не вредит никому, кроме самого себя.

— Чему я должна быть благодарна за перемену вашего отношения ко мне? Ведь только что вы обвиняли меня в убийстве вашего друга графа Виттгенау.

— Я?! Я просто разговаривал с вами как с родственной душой. С кем мне еще поговорить? Достаточно посмотреть хотя бы на эту немногочисленную, но избранную компанию кретинов. На этого венского графа, которого никто никогда раньше не видел, а свой титул он, говорят, получил в заокеанских колониях, как будто там что-нибудь когда-нибудь происходит. Да к тому же он у меня украл книгу маршала Вобана.

— Я думала, вы перестали читать книги.

— Откуда вам это известно?

— Знаете, как говорят, плохие вести разносятся далеко, — сказала я и улыбнулась как можно любезнее.

Подали суп.

— Это китайский суп с лапшой, — сказал Шметау.

В полной тишине мы съели суп, не знаю почему, но никто не проронил ни слова.

Потом пришла очередь острой стручковой фасоли со специями, молчание продолжалось. И лишь когда слуги принесли главное блюдо, Шметау проговорил:

— Это утка с «пятью специями» и блинчиками. Готовят ее следующим образом: кладут утку в куриный бульон, дожидаются, когда он закипит, а потом добавляют соевый соус, сахар, соль, имбирь и анис. Нужно сделать самый маленький огонь, накрыть посуду крышкой и варить столько же, сколько продолжается «Много шума из ничего» в хорошем театре.

— Но если вы перестали читать, то почему вам не безразлично, что фон Хаусбург украл вашу книгу?

— Я перестал читать прозу и поэзию, но я по-прежнему покупаю и изучаю специальную литературу. Снимите утку с огня, извлеките из бульона и устраните с нее влагу. Затем обмажьте внутри и снаружи смесью «пять специй» с хорошо посоленной черной фасолью и вином. Обваляйте утку в смеси кукурузной и пшеничной муки. Оставьте ее так на время, необходимое, чтобы сыграть акт тяжелой драмы, ни в коем случае не комедии. Потом обжарьте утку в горячем растительном масле, пока она не потемнеет, после окончания жарки устраните жир бумажными полотенцами. Потом возьмите блинчики, обязательно мандаринские, заверните их в мокрое полотенце и держите над паром столько, сколько требуется для монолога Гамлета во втором акте. В конце…

— Почему вы больше не читаете прозу и поэзию?

— В конце нарежьте утку небольшими кусочками. Теперь поговорим, как ее подают. Потому, дорогая моя герцогиня, что я искал, искал и не нашел. Ни одна из книг мне не нравилась. Все они начинаются замечательно, я удивляюсь, я очаровываюсь, я влюбляюсь, а в конце все превращается в нечто недостойное, разочаровывающее, попросту никакое. Сначала я думал, что эти писатели не владеют техникой, умеют придумать завязку, но не справляются с развязкой. Но со временем убедился в том, что никто из них не сумел в конце книги меня порадовать. Итак, китайская кухня придает большое значение сервировке блюд. Каждый блинчик следует полить соусом хойсин, положить сверху несколько кусочков утки, добавить лук-порей, завернуть и съесть. Но потом я понял, в чем была моя проблема. Я ждал, что эти книги, эти книжонки, на последних страницах объяснят мне смысл жизни. Но в них этого не было. Они только и могли, что поженить главных героев или убить их, или возвести на престол, или отправить в далекое путешествие. Какой же в этом смысл? Скажите на милость, какой смысл? Ох, извините, герцогиня, совсем забыл, количество компонентов блюда, простите, простите, но мы спросим у повара, если вас это заинтересовало.

— Дорогой граф, а вы бы согласились, чтобы ваш портрет создали из песка?

— Конечно же — нет! — воскликнул он.

— Ну, в таком случае, неужели вы считаете, что наш добрый Господь Бог допустил бы, чтобы суть мира была объяснена с помощью столь ненадежного средства, как язык?

— Полностью с вами согласен, герцогиня, — вмешался фон Хаусбург. — Подумайте только о том, что с ним происходит у нас на глазах, точнее — «в ушах», а может быть, и «на языках». Например, условно, еще на днях говорили «смена караула», сегодня говорится «осуществление смены караула». Почти уверен, что завтра станет общеупотребительным «осуществление смены караульного подразделения». А послезавтра завернут эдакую бессмыслицу, какую не смог бы нагромоздить и сам дьявол. Разве это не доказательство обнищания и гибели языка? Как же тот смог бы допустить, чтобы на таком языке говорили о самых сокровенных тайнах? Как?

— Граф фон Хаусбург, не забывайте только, что Господь создал мир говоря. Языком создан мир, язык лучше мира, так что языком мир может быть и объяснен, просто писатели этого не знают и не умеют, — отбрил Шметау.

— О нет, знают. Прекрасно знают. Если он создал мир говоря и если в начале было слово, то неправильное произнесение слов, искажение, метафора, любое изменение, любая фигура речи — это уничтожение мира. А ирония! Это опаснейшее оружие. Представьте себе только, что он сказал бы: «Да будет свет!», но сказал с иронией и тем самым на самом деле создал бы тьму. Искажение языка — это искажение мира. И это дело рук самого дьявола, поверьте мне, — на одном дыхании выпалил фон Хаусбург.

— А как же с теми книгами, где мы находим прекрасные и мудрые фразы и выражения, заставляющие нас задуматься, поудобнее устроиться, переменить положение, или даже встать, прервав чтение. Потянуться, пройтись. Подумать. В чтении нет большего удовольствия, чем то, когда книга заставляет вас сделать паузу. Некоторым образом, чтение напоминает физическую страсть, которая состоит настолько же из действий, насколько и из пауз, которым предшествовало то, что было, и за которыми следует то, что вас заранее радует. В таком случае, разве нам так уж необходимо объяснение мира? И разве предназначение романов или стихов в том, чтобы объяснять мир или портить его, а не в том, чтобы мы могли внутри них путешествовать и пребывать некоторое время в воздушных облаках слов, стихов, глав? — сказала я.

Все молчали, а потом подал голос фон Хаусбург:

— А как, по-вашему, различаются правила жизни этого мира и правила мира литературы?

3.

Позвольте мне немного передохнуть, я уже очень долго говорю. Трудно вспомнить все, как оно было сказано и какими взглядами и движениями сопровождалось. Да-а.

Много лет прошло, многое изменилось. Вот, к примеру, и эта революция во Франции. Кто в то время мог знать об этом? А вы меня расспрашиваете о вещах давних и поэтому несущественных, о стране, которая еще тогда была возвращена туркам…

Как? Вы говорите, опубликована книга?! Что за книга? Да, я понимаю, что вопросы здесь задаю не я. Понимаю. Но книга? Неужели кто-то написал книгу о том, что я вам здесь рассказываю? Хм.

Теперь мне ясно, почему вы меня допрашиваете. Не важно, что произошло на самом деле, важно, что написано в книге. Вас беспокоит книга, а вовсе не события.