– Ну, я ведь и вас тоже очень боюсь, – усмехнулся Барченко.
Блюмкин оскалился:
– А я никого не боюсь. Вот разве что Дины Ивановны. Глаз ее синих…
На сцене появились музыканты, одетые так, как им и подобает, – в черные фраки с бабочками; раскрыли футляры, высвободили свои блистающие инструменты. К роялю сел полный, мучнистый, с глазами навыкате.
– Дорогие товарищи! – сказал он приятным басом. – По случаю болезни Федор Иванович Шаляпин не сможет приехать сегодня. Хотя остается надежда! Через полчаса за ним будет послана машина, и если великий артист почувствует себя в силах, он непременно приедет, чтобы стать украшением нашего вечера! А сейчас, дорогие товарищи, предлагаю вашему вниманию газель Востока, прелестную Тамару Церетели! Похлопаем ей, товарищи!
Чернобровая девочка с неулыбающимся лицом и грустными глазами, одетая в длинное платье, из-под которого видны были ее поношенные черные туфельки, подошла к роялю, кивнула аккомпаниатору и прижала к груди руки:
Мой костер в тумане светит,
Искры гаснут на-а лету.
Ночью нас никто не встретит,
Мы простимся на-а мосту…
Голос был низким, она пела сдержанно и обреченно, как будто в свои очень юные годы уже испытала любовь и потерю.
Кто-то мне судьбу предскажет?
Кто-то завтра, сокол мой,
На груди моей развяжет
Узел, стянутый тобой?
Она допела и, опустив длинные ресницы, ждала аплодисментов. В зале захлопали. Есенин уронил голову на руки и тут же поднял ее.
– Красавица! – выкрикнул он.
Встал, погладил свою танцовщицу по голому плечу и, сильно качаясь, подошел к сцене.
– Красавица! – повторил он и в губы поцеловал Тамару Церетели сухим пьяным ртом. – Давай с тобой эту… – И хрипло, но верно запел: – Гори, гори, моя звезда…
– Звезда любви, – низко и сдержанно подхватила Церетели, – приветная-а-а…
– Ты у меня-я одна заветная, другой не будет никогда-а! – вывели они так слаженно и чисто, как будто давно пели вместе.
На столик товарища Блюмкина поставили фрукты, ликеры и кофе.
– Пока нет Шаляпина, – сказал товарищ Блюмкин, – давайте-ка мы приступим к нашим делам. А то еще один гений приедет, и к черту тогда разговор! Тогда уж и я запою… Налить вам ликерчику, Дина Иванна?
Дина кивнула.
– А дело такое, – продолжал Блюмкин, потягивая ликерчик. – Нужно будет вам, Дина Ивановна, забыть на время ваши сценические успехи и составить товарищу Барченко компанию. Поедете с ним на Тибет.
Ей стало страшно от силы того счастья, которое охватило ее.
– Дине Ивановне лучше остаться в Москве и заниматься своим делом, – резко сказал Барченко. – Она не знает нужных для этой экспедиции языков и не имеет необходимых навыков. Мне требуются квалифицированные помощники!
– Ну, я думаю, что недельки за две вы ее достаточно квалифицируете! – так же резко оборвал его Блюмкин. – А что касается языков, так и я ведь поеду. А я восточные языки знаю. Дина Ивановна нам не в качестве переводчика пригодится.
– В каком же она качестве нам, – делая ударение на «нам», спросил Барченко, – пригодится в этой экспедиции?
– А то вы не догадались, профессор? – прищурился Блюмкин. – И тут уж вам Дину Иванну никто не заменит!
– Слушайте, вы! – Барченко перегнулся через стол. Чашка задрожала в его руке, и половина ее выплеснулась на скатерть. – Я вам не позволю!
– А вы что-то осмелели, товарищ Барченко, – видимо, сдерживаясь, но с глазами, сузившимися и налившимися кровью, выдохнул Блюмкин. – Что это вы вскочили, как конек-горбунок? Забыли, что вы еле держитесь, а? Ведь нам заменить вас… – Он замолчал, шумно дыша сквозь стиснутые зубы. – И вы это знаете!
– Я знаю, – ответил Барченко.
Дина посмотрела в сторону Мясоедова и увидела, что он отложил еду и прислушивается.
– Ну а если знаете, – уже спокойнее спросил Блюмкин, – чего на рожон-то полезли? Поедете с женщиной, вам только лучше.
– Дина Ивановна Форгерер – не моя женщина, она замужем и должна жить там, где живет ее муж.
Дина Ивановна Форгерер сидела неподвижно, опустив глаза и прижав руку к горлу.
– Водички со льдом? – подскочил лысый официант.
Она покачала головой.
– Оставьте, профессор! – скривился товарищ Блюмкин. – А то мы не знаем… А то мы не следили за вами и вашим родственником и не знаем, какими вы там делами занимались… Оккультисты! А сколько девочек вам помогали? Хотите, я вам расскажу, какие именно гипнотические приемы вы применяли? И Дина Ивановна не исключение!
Лицо Барченко сделалось страшным. Он открыл рот и несколько секунд хватал воздух этим широко раскрытым, огромным и дрожащим ртом.
– Да хватит вам, здесь не театр! – махнул рукой Блюмкин.
– Отпустите меня, – пробормотал Барченко.
– Я оставляю вас вдвоем, товарищи. – Блюмкин встал. – За ужин заплачено. Экспедиция намечена на конец июля. Все инструкции, товарищ Барченко, вы получите прямо в кабинете товарища Дзержинского. Приятных сновидений!
– Не уходи-и! Побудь со мно-о-о-ю-у! Я так давно тебя люблю-у-у! – страстно и умоляюще пела грузинская девочка в длинном платье. – Тебя я лаской огнево-о-ою и утолю, и опьяню-у-у…
– Вам нужно немедленно, – сказал Барченко Дине Ивановне Форгерер, – вам нужно немедленно вернуться домой.
Она оторвала руку от горла. На шее остались красные следы пальцев.
– Я никуда не пойду, – прошептала она. – Если ты прогонишь меня, я…
Барченко поморщился.
– Дина Ивановна, сейчас не время… Вы не понимаете, что происходит… Вы совсем не понимаете…
– Тогда объясни! Ведь я все открыла… Я все рассказала. И ты мне скажи!
– Не нужно было тебе столько пить! – с досадой пробормотал Барченко. – Он напоил тебя, мерзавец!
– Никто меня не напоил! – передернулась она. – Прогонишь – пойду утоплюсь!
И боком, неловко сползла вдруг со стула и рухнула перед ним на колени.
– С ума ты сошла! – Он крепко подхватил ее под мышками, поднял и с силой посадил обратно.
Все в зале перестали есть, многие от любопытства вскочили. Одна Тамара Церетели продолжала петь, как будто ее ничего не касалось.
– Я правду тебе говорю, – Дина подняла голову и прямо в глаза ему посмотрела своими мокрыми глазами. – А что мне тогда остается?
– Пойдем! – проскрежетал он. – Вставай!
Она сверкнула какой-то дикой, восторженной улыбкой из-под готовых слез и встала с готовностью. Барченко продел ее руку под свой локоть, и, облепленные взглядами, они пошли к выходу. В дверях он пропустил ее вперед, и Дина едва не столкнулась с Шаляпиным, который в расстегнутом пальто и шелковом белом шарфе, с рассерженной миной, входил в ресторан. На бледном и толстом лице его выразилось сильное изумление.