А на душе было муторно. От беспокойства за Эмму и еще – за свою тоскливую жизнь.
Через два года Элла поступила в Институт культуры, на библиотечный, разумеется, факультет. А все мечты про журналистику, литературную деятельность канули в Лету. Рисковать больше не захотела, сколько можно ходить в абитуриентках? Пусть хоть так, чем никак.
В институте тоже была тоска – одни девицы, озабоченные только устройством своей личной жизни. Готовы были пойти за любого, но особенно ценились военные – зарплаты приличные, а в гарнизоне для библиотекаря всегда найдется работа. Для жены.
Эммин роман продолжался. Самоваров даже умудрился съездить с ней в Ригу на конференцию – на три дня. И Эмма говорила, что они «разрушили Ригу». Потом подвернулся Краснодар, а оттуда махнули в Сочи – на три ночи, как в песне поется.
– И Сочи разрушили? – осторожно спросила Элла.
Эмма удивилась подобной остроте и подмигнула.
– А ты как думала? Сочи в руинах!
Было странно – Эмма, худющая, яркая, с горящими глазами и стремительная, стала почти красавицей – не зря говорят, мол, влюбленная женщина…
Она была похожа на кошку – гибкую, гладкую кошку, которую правильно кормили – только отборным мясом и рыбой. С блестящей, лоснящейся шерстью, с острыми, молодыми и опасными зубками.
Элла видела, как на сестру обращают внимание – в метро, в кафе и на улице.
Она гордилась сестрой – как всегда, немного завидовала ей, тоже, впрочем, как всегда. Восхищалась ею и по-прежнему бесконечно любила. Так, что отдать жизнь – пустяк!
А однажды задумалась – а любит ли ее Эмма? Ну, так же, как она ее? И тут же решила, что да. Разумеется. Только… слегка по-другому. Как умеет. Но жизнь за нее не отдаст.
Вот это – точно. На сто процентов. Категорически не отдаст. И правильно сделает. Эмма не дура.
Во время одного из своих откровений Эмма вдруг замолчала и потом, вздохнув, сказала:
– Господи, и кому я про это рассказываю! Ты ж у нас девственница!
Элла покраснела, опустила глаза и ничего не ответила.
В тот год умер дедушка. В Сочи послали телеграмму. Эмма ответила, что билеты достать не смогли – самый сезон, вы о чем, родственники?
Илья прочел ответ дочери и, вздохнув, сказал:
– Врет. Все врет. Как обычно. По таким телеграммами обеспечивают. Всегда. Это закон. Просто… не захотела свой отпуск ломать.
Все дружно вздохнули, но никаких комментариев.
Отношения с Самоваровым продолжались долго, лет восемь. За это время они много раз бурно расставались, рвали категорично и «навсегда», мучили друг друга с остервенением, упрекали, оскорбляли, но… все же держались друг друга.
Эмма давно работала в каком-то КБ, работу свою откровенно ненавидела, а вот коллектив хвалила – поэтому и держалась там. Коллектив был мужской, все вокруг пляшут и восхищаются, говорила она: «Ну, а когда я в фаворе, мне на все наплевать!»
Она стала еще суше, еще циничней и острей на язык. Она уже совсем не лестно говорила о своем любовнике, обвиняя его в малодушии, приспособленчестве и трусости – за столько лет ничего не решить! И это мужик?
А потом сообщила – так, между делом, что от Самоварова ушла. Точнее, бросила его. «Ну сколько же можно, Элка? Сколько лет на него угроблено – самых прекрасных! Сколько потрачено сил! И все – в никуда».
А спустя совсем немного, месяца два, Эмма сообщила, что выходит замуж. Ну? Каково?
Элла как-то видела его лет пятнадцать спустя – этого уже давно бывшего красавца, не сразу узнала и очень удивилась, признав наконец. Самоваров к тому времени ушел с кафедры, перебивался случайными заработками и выглядел потерянно и жалко. Углядела она его у мясного прилавка, где Самоваров просил взвесить ему кусок поменьше, «можно с костями».
Взволнованная Элла позвонила сестре, а та, громко позевывая, прокомментировала это так:
– Жалко? А что ты хотела? Жил человек в свое удовольствие. Ни с кем не считался. Получал все, что хотел. Вот и расплата – а что, справедливо.
– И тебе совсем его не жалко? – удивилась Элла.
Эмма снова зевнула.
– Не-а, нисколечко. Кто он мне теперь? Так, бывший знакомый.
Элла положила трубку и мысленно повторила, прикладывая эти слова к сестре: «Жил в свое удовольствие, ни с кем не считался, вот и расплата. А ты как хотела?»
Вот именно, расплата! Да что там считать чужие грехи. Эмма, по крайней мере, имела от своих прегрешений хотя бы… удовольствие, что называется! А я? И моя такая правильная и безгрешная жизнь? Коту под хвост, кобыле туда же.
Эммин муж родне представлен не был. «Много чести, – фыркнула она, – да и кому это надо?»
Через три года после смерти деда ушла и бабушка Рая. Жить «после мужа» ей совсем расхотелось. Собрали семейный совет – что делать со стариковской квартирой? Продать и поделить деньги?
Решили, что будут сдавать. Все подспорье уже немолодым отцам, получающим сущие копейки. Илья еще как-то держался в своей лаборатории, А вот институт Семена прикрыли – «за недостаточностью средств на содержание». Семен остался на улице. Помещение института было варварски раздроблено и сдано мелким фирмочкам. В те годы безработный Семен пошел работать курьером – развозил по домам лекарства. Денег было немного, но иногда давали на чай, да и времени свободного было навалом.
– Беру чаевые, – грустно шутил он, – дожил, старый дурак! Унизительно, а беру. Себя ненавижу, а в руки смотрю! А потом… сдохнуть охота.
Сложные были времена. Но на том семейном совете подала голос Эмма. Объявив, что выходит замуж, и она, именно она с мужем, переедут в квартиру бабули.
Кто-то попробовал возразить, кто-то предлагал «что-нибудь придумать, чтобы всем было хорошо». Но Эмма твердо сказала:
– Туда перееду я. Все, точка. Дебаты закончены. Вы что, обалдели? Так хоть одна из нас устроит личную жизнь!
Первым голос подал Семен, задумчиво сказав:
– А ведь детка права.
Все вздохнули и разошлись.
Свадьбы как таковой не было – Эмма плюс жених, плюс друг жениха, плюс Элла – вчетвером пошли в ресторан.
Увидев Эмминого жениха, Элла остолбенела – этот задохлик Шурик! После Самоварова, господи, даже нынешнего Самоварова! Жалкого и старого!
Шурик был и вправду смешным – маленького, почти крошечного роста, длиннорукий, как обезьяна, отчаянно кривоногий, подросткового веса, с прядями редких темных волос, прилипших к полупрозрачному темени, с «ленинским» лбом, пучеглазый, носатый и – очень веселый.
Он был похож и на гнома, и на диковинную птицу, и на старичка-лесовичка, и на сказочного волшебника (доброго или злого?). Но все же больше всего – на обезьяну. Правда, с очень умным лицом.