Последняя стража - читать онлайн книгу. Автор: Шамай Голан cтр.№ 84

Ветер относит конец фразы. Но мальчик уже занят другим: он смотрит на маленькую Шошану, прелестную в белом своем платье – она, как всегда, не глядя под ноги, несется за котом. И снова Хаймек делает попытку ухватить ее за руку и побежать с нею вместе. Но она уже далеко, быстроногая непоседа. И тогда ему остается лишь одно: то, что он и делает. Он кричит, обращаясь к бородачу: «Пожалуйста… ну, пожалуйста… подержи мою голову… я только догоню маленькую Шошану и кота… я только скажу ей, что я здесь… здесь я…»

Хаймек мигнул и открыл глаза. И увидел людей в белых халатах. Их было много, и они вращались вокруг человека в коричневой форме. Он стоял, крепко упершись в землю ногами, втиснутыми в кожаные сапоги. Воздух, потихоньку заполнявший легкие мальчика, заполнил их до предела и из его груди выдавилось прерывистое «Ой!» Он этого не хотел, но было уже поздно. Эхом отозвался такой же вскрик из груди медсестры Эвы… и вот она уже, не веря себе, бежит к нему, улыбаясь и всплескивая руками.

– Ах ты, мой милый, несчастный ты мой малыш… – повторяла она один раз за другим, гладя его голову, поддерживая ее и осторожно, как драгоценность, опуская на подушку. И Хаймек узнает эти нежные пальцы, которые сейчас осторожно скользят по коже его бессильной шеи, по вискам, в которые все еще бьют и бьют маленькие стеклянные молоточки. Зрачки мальчика нащупывают лицо Эвы, лицо, которое больше не заслонял фейерверк разноцветных искр… и он смог на этот раз оценить всю красоту этого лица, аккуратность ровных, чуть припухлых щек и округлого, точеного подбородка, прелесть чуть вздернутого носика и ровных, как кукурузные зерна, зубов.

– Я же говорила тебе, малыш, что ты поправишься, – напомнила она мальчику. Теперь и он вспоминает об этом. Но…

– Шошана, – едва шевеля губами, говорит Хаймек. – Шошана… кот… Она убежала.

Маленькое розовое ухо сестры Эвы касается его губ. Ее голос произносит:

– Говори, говори… Говори, малыш… Ты достаточно намолчался. И вообще… тебе пора вставать. Пора освободить кровать для других больных.

– Сестра! – раздался голос врача.

Мягко отстранясь от Хаймека, она поспешила на зов. Взгляд мальчика провожал ее, пока она не исчезла из вида.

Чуть позже, задумавшись, Хаймек понял, почему он так долго не хотел просыпаться, не хотел никого видеть, не хотел говорить и слышать кого бы то ни было. Почему ему так уютно было в раковине тишины. Он это понял сейчас. После пробуждения, после возвращения в прежний мир ему придется ведь вновь вернуться в детский дом. Где Натан по-прежнему будет отравлять ему жизнь – до тех пор, пока его болезнь снова не вернется. До тех пор, пока ему, Хаймеку, снова не надоест все на свете, и он будет желать лишь одного – чтобы его все, решительно все оставили в покое. Дали бы натянуть до самых глаз одеяло и вновь погрузиться в существование без звуков, образов и голосов.

А пока что он обнаружил на соседней кровати старика. Возможно, что и раньше лежал тот справа от него, но поскольку глаза мальчика были всегда закрыты, он просто не мог его увидеть. А вот сейчас Хаймек разглядел бесформенную фигуру, целиком покрытую волосатым одеялом цвета хаки. Старик лежал на спине, опираясь на локти, отчего одеяло образовало над ним нечто вроде походной палатки. Безукоризненно разглаженная пола этой самодельной палатки тянулась по прямой линии от носа до середины голеней и там обрывалась как-то совершенно неожиданно. Устремив взор на странное сооружение на соседней кровати, Хаймек пытался представить себе то, что скрывалось под ним. Наверное, все же не по этой причине одна из подпорок вдруг подломилась и костлявая рука с переплетенными и выпуклыми синими венами выползла наружу, как шахтер из забоя. Вслед за рукой стали доступны для взора какие-то помятые глаза с редкими ресницами; глаза эти шустро меняли направление взгляда, отчего мальчику вдруг вспомнились кролики, водившиеся в зооуголке детского дома. Похоже было, что глаза выглядывают какую-то опасность. Обежав круг, они остановились на лице Хаймека; при этом окружавшие их морщины дрогнули и поползли к вискам. Вслед за этим сизый махорочный дым осторожно показался из-под одеяла и пополз во все стороны. На черепе соседа можно было разглядеть несколько жидких и жалких прядок, казавшихся случайными и ненужными на голом черепе, усеянном коричневыми и красными пятнами.

– Сестре не наболтаешь? – произнес пустой рот, в котором два зуба оплакивали свою сиротскую долю.

Хаймек помотал головой.

Тогда из-под одеяла медленно поползла другая рука. В конце концов на свет божий появилась сложенная горсточкой ладонь; между указательным и большим пальцами был зажат окурок, торчавший наружу подобно маленькой подзорной трубе. Это был «бычок» махорочной самокрутки.

Повернувшись всем телом в сторону Хаймека и сдвинувшись на самый край кровати, старик сказал мальчику:

– Смотри-ка! А ты ведь ожил… Без сознания лежал сколько, а? Ты – живой?

– М-м-м… – неопределенно ответил мальчик.

– Живой, живой, вижу, – удовлетворенно констатировал старик. – А ведь тут все решили: ты вот-вот окочуришься, – продолжал доверительно делиться с Хаймеком странный старик. – Сестра Стелла уж точно махнула на тебя рукой.

Мальчик молчал. Старик подмигнул одним глазом и кивнул головой в направлении комнаты для медсестер.

– Ты все молчал… как мертвый. Только раз закричал: «Мира, Мира!» Тут и я понял, что ты оживешь.

– Мира… она нее приходила… – В словах мальчика можно было разобрать и вопрос и утверждение. Но старика тонкости не занимали. Протянув Хаймеку зажатый в горсти окурок, он спросил:

– Дернешь?

– Кого? – удивился мальчик.

Старик, похоже, рассердился.

– Кого, кого… А… ты, похоже, не русский. Курнуть хочешь? – повторил он свое предложение.

– Я… не курю… – чуть стыдясь своего порока ответил Хаймек. И добавил, – когда поменьше был – курил. А теперь бросил.

Сквозь одно из окошек в своей памяти он увидел ореховое дерево с мощными ветками и зазубренными листьями, которое росло рядом с хедером. У его ствола во время перемены они мочились и при этом обрывали листья, набивая ими карманы штанов. Ребе не раз говорил им, что они поступают дурно, поливая мочой ни в чем не повинное дерево, но ему пришлось смириться с этим фактом, ибо другим фактом было отсутствие в хедере уборной. Ореховые листья они сушили на солнце, раскладывая их в потайном месте, где они со временем желтели, а в конце концов становились темно-коричневыми; края их при этом заворачивались вверх, как поля у шляпы. Полностью готовые листья следовало растереть между ладонями, удалив все прожилки и максимально измельчить; получившуюся продукцию уже можно было курить, употребляя для завертки листки старого молитвенника. Прикуривали от спички, которую Хаймек тайком приносил из дома. Все это был грех, и Хаймек ничуть не заблуждался на этот счет, затягиваясь дымом.

Дым был отвратителен.

Он обжигал язык и вызывал слезы на глазах, поднимаясь в небо. Оттуда Хаймек со страхом ожидал неминуемой кары. Он разговаривал сам с собой, чередуя вопросы и ответы. «Листья срывал?» – спрашивал он. – «Срывал». –«Спички стащил?» – «Стащил». «Листы из молитвенника жег?» – «Жег». –«Папиросу курил?» – «Курил». В такие дни он молился с неподдельным пылом, стоя во время вечерней молитвы рядом с папой и не пропуская при чтении ни единой детали. Раскрасневшийся от гордости папа небольно щипал его за щеку и со скромным достоинством говорил во всеуслышанье верующим, заполнившим «штибл»: