Тень медработника. Злой медик - читать онлайн книгу. Автор: К. Секачева cтр.№ 49

Кто не в курсе: женское обрезание – это ужасная традиция, которая и по сегодняшний день практикуется в некоторых странах Африки. Маленьким девочкам до момента полового созревания вырезают клитор и малые половые губы, потом большие половые губы сшивают и оставляют небольшое отверстие размером с горошину для мочеиспускания. Проводит обычно это обрезание какая-то их местная шаманка с помощью нестерильных подручных инструментов типо острого ножа или лезвия, режется все «по живому». Очень часто эта процедура заканчивается смертью девочки из-за занесенной инфекции или большой кровопотери. После того, как эти девочки достигнут полового созревания, их выдают замуж, и в первую брачную ночь муж разрезает промежность, оплодотворяет и обратно все сшивает. При родах опять-таки все разрезается и по истечении нескольких месяцев после родов сшивается.

* * *

У нас в роддоме негласное правило: если мать отказывается от ребенка и если ее приходится оперировать по каким-либо показаниям, мы делаем нижнесрединную лапаротомию и отдельные швы на кожу. Вот очередная такая мамаша, приехала сама за рулем, рубец на матке, схватки. Мы узнали об отказе только после операции, уже зашили красиво, косметикой. Так вот мы ей колеса на машине спустили.

* * *

Поступил ко мне пациент, милейший дедуля с толстовской бородищей, с диагнозом макрогематурия. И все бы ничего, обычное дело. Ставим с врачом промывную систему с фурациллином. Я дежурю в ночь. Система постоянно забивается сгустками крови, приходится промывать почти через каждые 2 часа. К часам трем ночи я, уже изрядно запыхавшаяся и очень вымотанная, приняв еще 6 пациентов, снова склонилась над дедовской промывной. Снова забита. Промыла. Работает. Мило поулыбавшись деду, пошутила: «Вот выпишут вас – напьюсь!» Иду в сестринскую чай пить. Пока кипел электрочайник, каюсь, я заснула… В пять утра меня будит сосед этого деда по палате. Мол, опять забилась, дед уже от болей стонет. Я бегом в палату. Пытаюсь промыть – ни в какую. И катетеры меняла – никак! Бегу к дежурному доктору, так мол и так. До полседьмого мы деда бужируем. Ни в какую. Сгустки с кулак вылетают. Вызываем заведующего – он главный уролог. Приказ – готовить к операции. Я бегом деда брить…

А тут уже планерка! Отчитываюсь. Зав орет как сирена, винит меня, мол, дрыхла всю ночь! Я в слезы. Горькие слезы. Не за себя. За деда обидно, ведь и правда спала…

А потом была операция, рассказывали, будто зав из мочевого сгустки руками греб. Обнаружили ЗНО. Снова промывная. И снова мое дежурство. Дед при виде меня расцвел весь. Прощения стал просить. Оказалось, до него дошел слух, что меня на планерке чихвостили.

– Я, деточка, специально тебя не звал тогда. Хотел, чтоб ты хоть немного отдохнула… А теперь можешь выпить! Меня в онкологию переводят!

Мы с ним радовались. Я тому, что все хорошо закончилось и дед жив, а дед, что я на него не обижаюсь. Дежурство прошло без проблем.

А через три дня, заступив снова, я узнала, что деда перевели в реанимацию. Сердце не выдержало, начался отек легких. Купировали. Я должна была идти его перевязывать (да, мы их перевязываем даже в реанимации), когда в 19.35 мне на пост позвонили. Больной Ч. Запишите время смерти. Все были в шоке. Все думали, он справится.

А на утро, после смены, я пошла и напилась. Как и обещала. Дату смерти у нас ставят в графе «выписка».

Это была первая смерть моего любимого пациента…

* * *

Опять Они стоят за спиной. Пришли, стоят, молчат, чуть слышно о чем-то шепчутся. Я прекрасно понимаю, что я в комнате один. Ну, разве что еще кошка. Но она не в счет. Но все равно мне кажется, что стоит лишь чуть-чуть прислушаться или резко обернуться – и я Их услышу. Или увижу. Они любят приходить вечером, когда я уставший и когда один. Особенно Им нравится меня навещать или рано-рано под утро, или после тяжелых смен. Нет, я совсем не боюсь. У меня нет страха перед прошлым. У меня нет страха перед Ними. Скорее наоборот, мне спокойней, когда Они рядом. Наверное, так себя чувствует полководец, за развевающимся на ветру плащом которого выстроилась верная дружина.

Но вернемся к исповеди. Вечером, когда я после трудового дня остаюсь один, или лежа в предрассветных часах в бессонной дреме, Они выходят из-за моей спины. И я вижу Их. Кто-то смотрит на меня с одобрением и благодарностью, а кто-то хмуро и уныло. Радует только то, что первых – значительно больше. Вот бабушка-библиотекарь, а вот наркоман со стажем. Стоят рядом, общаются. Удивительно, но такие, казалось бы, разные люди, а нашли общий язык. А вот дедушка-алкоголик с набитыми татуировками на стопах «они устали» выпивает из одного стакана с циррозником. И ведь правильно говорит циррознику, мол «пить – вредно, от этого всякие язвы-шмязвы открываются…» Жаль, циррозник не слушал этого в свое время. А вот женщина средних лет махает мне рукой, вправленной после вывиха… (я помню, милая, как она у тебя «повисла» после вправления, все помню). А рядом стоит другая. Она улыбается и протягивает мне металлическую проволоку. И тебя, красавица, помню. И проволоку твою узнаю… как-никак мой первый металл… И тебя, старшина Красной армии с переломанными пальцами, помню. Хорошо ли разработал после травмы? Ведь собрал я их тебе, кажется, тогда неплохо… Эх, жаль, не пришел ты ко мне в свое время на контроль… но надеюсь, у тебя все хорошо. А вот тебя, милый друг, с гнойной раной посреди бедра я рад бы забыть, да не могу. Так что нечего тебе прятаться за спинами других – выходи, не стесняйся. И у тебя, девица, что после гинекологической операции, надеюсь, все-таки сложилась жизнь хорошо. А ведь я после этого всерьез хотел уйти из медицины. Коллеги (спасибо им) тогда отговорили (отмолили, отпоили)… А ты что скажешь, Старая Язва? Помнишь, как кровь из молодого интерна пила? Наверное нет. Но предплечье у тебя теперь – как новое. Так что, наверное, кровушка моя пошла тебе впрок. Так далее и тому подобное…

С каждым годом их все больше. Все ширится и растет «моя дружина». Я уже с меньшим страхом спускаюсь в приемное отделение. Веселее иду в операционную. Если привезут вывих – я вправлю. И в нужный момент на мои руки опустится рука-плеть той, с которой ошибся. Остановит, направит, удержит. Суицидник – поможет аккуратно зашить резаные раны, Старая Язва – напомнит, что не стоит опускать руки и всегда стараться сделать свою работу максимально качественно. А молодая женщина после гиноперации напомнит (если я вдруг забуду), что и зачем я здесь делаю. А вот парень с гнойной раной на бедре каждый раз, когда будет из-за моего плеча видеть похожие раны у других пациентов – будет мне на ухо шептать: «Не забудь все-все вычистить, проверь еще раз перед твоим последним швом. Поставь хороший дренаж».

Спасибо, что стоите за спиной и что напоминаете мне о себе в минуты усталого одиночества или предрассветной бессонницы.

Как умирают врачи? Да как и все другие люди, ничем в этом от них не отличаясь. От болезней, от травм, от прочих естественных и не очень естественных причин. Обычный будний день. Точнее – вечер. Я дома, продавливаю диван филеем. Звонок с работы. Дежурная медсестра сквозь слезы сообщает, что умер Андрей Валерьевич, мой коллега-травматолог. Постойте-ка, а сколько ему было? Немного больше пятидесяти лет. Обычный человек, обычный врач, про которых говорят «рабочая лошадка». Звезд с неба не хватал, «пахал», дежурил – все как обычно у врачей. Была у него проблема с сердцем. Ждал вызова на операцию, да не дождался, не успел. Так на дежурстве и умер. Оформлял карточку больного, встал из-за стола и упал. Тромбоэмболия.