Пустырь - читать онлайн книгу. Автор: Анатолий Рясов cтр.№ 29

Учительница продолжала суетиться, а Тихон вылавливал ложкой пожелтелые дольки чеснока и, вдыхая тягучую влагу воздуха, подолгу разглядывал их коричневатые кончики, а потом бросал их обратно в тарелку. На столе тут же появился маленький самоварчик и сухие баранки. Но Тихон этого не заметил, он представлял, как вода заполняет тело тонущего человека – рот, горло, желудок. Он бессознательно предчувствовал всё, что произойдет в ближайшие дни: суета, бормотание Федотыча, погребальный хлам, сматывание грязной бечевкой двух замшелых реек, чтобы получился крест, заурядное сочувствие окружающих. Пока же, здесь в теплой хате учительницы было тихо и уютно, и совсем не хотелось уходить. Он поглядывал на ее помутнелое, иссиня-бледное лицо. – А ты знаешь что, приляг, поспи, а? Притомился же… – Нет, нет, я пойду. – Давай-ка, давай. – Учительница уже подкладывала ему под голову подушку, не обращая внимания на слабые протесты, и он, сам того не осознавая, погружался в тягучую, обволакивающую дрему. Ему было приятно засыпать в этой чистой тишине, на старом, обитом клеенкой диване, под треск поленьев в печке и тихий звон посуды в серванте.

Тихон не слишком часто ходил в школу, но учительнице он нравился. Ей было жалко этого слабого, пугливого, но упрямо-гордого подростка с сутулой спиной и непрестанно скованными движениями. Ученик он был необычный – из тех, кто, даже выучив урок, всё равно боится провалиться, ему всегда было нужно немножко помогать отвечать, чтобы убедить его самого, что он всё прекрасно знает.

Обычно замкнутый и скрытный, Тихон как-то раз проболтался ей, что не верит в собственные способности, что, даже выучив задание, он думает, что понял его неверно, и при ответе это выйдет на чистую воду. И тогда все его мнимые успехи будут высмеяны одноклассниками. Он не мог объяснить природу этой боязни, тем более что Анастасия Афанасьевна никогда не была строга с ним (да и вообще не отличалась строгостью). Но ему казалось, что это еще ничего не доказывает, а, наоборот – с каждым разом увеличивает вероятность справедливого наказания, угрожающего перечеркнуть все прежние поблажки. Учительнице только и оставалось, что утешать этого недоверчивого мальчика с задумчивыми глазами. Вот и теперь она не нашла ничего лучше, как подложить под его голову подушку. Но даже если б она не так уж и любила Тихона, то всё равно наверняка уложила бы его поспать. Ей нравилось уменьшать чужое горе, от этого она светлела лицом и пыталась улыбаться. Больше всего она расстраивалась, когда кто-нибудь принимал ее помощь за избыточную опеку.

Его друга Сашку, она, конечно, прекрасно знала. Он был из тех мальчишек, которые слишком рано начинали играть во взрослых, таких ей было особенно жалко. Если в Тихоне была какая-то ранняя умудренность, которую он таил внутри своей детскости, то Сашка, наоборот, напоказ притворялся взрослым, оставаясь при этом взбалмошным ребенком. Он только и делал, что безуспешно пытался соответствовать тому себе, каким себя воображал. Самым же обидным было то, что она не имела представления о том, как пробить возведенную им вокруг себя стену. Ведь при любой попытке учительницы заговорить с ним о чем-то, кроме домашних заданий (которые он, впрочем, тоже выполнять не очень-то любил), Сашка насупливался, и потом по нескольку дней прогуливал школу. На уроках он часто сидел молча и думал о чем-то своем, как ему казалось – взрослом, но на самом деле он по-детски не любил абстрактности точных наук, всё это казалось ему скучным, и оживлялся он, лишь когда учительница указывала на то, что внутри нарисованных на доске уравнений, формул и столбиков цифр можно обнаружить изображения деревьев, накренившихся домишек, скрюченных и сгорбленных человечков. Как-то раз Сашка громче всех засмеялся и сказал, что квадратный корень напоминает навес над крыльцом церкви Волглого, шестерка – Лукьяна, а единица – Марфицу. Без злобы, кстати, смеялся. И не знал, что учительница придумала это незатейливое развлечение специально для него, хотя другим игра тоже понравилась. И даже эта внезапная смерть так соответствовала созданному им образу себя. Ей было не по себе оттого, что она так и не сумела растолковать ему, что это был только образ.

После уроков она часто оставалась одна в пустом классе. Ей казалось, что за все эти годы она не научилась помогать детям не утрачивать своих собственных, не навязанных окружающими черт, и потому считала себя плохим учителем. Да и дети всё меньше были подготовлены к школе, они болели, хирели на глазах и не проявляли никакого интереса даже к сказкам, не то что – к обычным школьным заданиям. Как-то раз, когда по ее просьбе водитель, доставлявший на базар еду, привез к Новому году кулек конфет (ей, правда, пришлось выслушать целую симфонию мужицкого ворчания – дескать, невыгодно эти сласти возить, достать трудно, а каждому по фунтику тащить неудобно, с меня и папирос ваших хватает – ну, и тому подобное брюзжание). Но дети не слишком-то и обрадовались гостинцу: конфеты они ели так редко, что вряд ли можно было сказать, что любили сладости, – даже сахара они иной раз не пробовали по несколько лет. Иногда ей казалось, что с их лиц скоро исчезнут все детские черты, как стирают со школьной доски решенную задачку. Да и сама она понимала, что все эти буквы и цифры они считают ненужными, и, пожалуй, в Волглом, правда, было сложно понять, зачем эти знания могли пригодиться. Всё, чему она старалась хоть немного научить их, – это помогать другому хотя бы в мелочах, если нет возможности помочь в самом главном. Ведь ей самой почти всегда удавалось водворить мир между бранящимися соседями, и порой за ней посылали, когда бабы слишком долго лаялись из-за перевернутых ведер или неподеленных яблок. А ссорились они очень часто, были всегда готовы вцепиться друг другу в волосы и вообще, похоже, считали ругань занятием естественным и даже толковым. Но она находила всех этих людей славными, немножко сумасбродными, но в большинстве – хорошими, только слишком уж далеко запрятывавшими то хорошее, что в них оставалось. Ей было легко жить с ними, помогать им, хотя часто было их жалко, было горько оттого, что они почти не способны разглядеть пролетающее мимо них счастье.

Умирали в Волглом быстро, телефонов не было, да и звонить было некуда – единственный врач жил на расстоянии десяти километров, в соседней деревне, но он давным-давно спился, и рассчитывать на его помощь никому и в голову не приходило. Лукьян давно придумал дежурную фразу «видать Господу понадобился», которую не уставал повторять в таких случаях. Вот и в этот раз, когда из реки выловили худенькое тельце подростка Сашки, священник, взглянув на его безжизненные глаза, вдавленный лоб и впалые щеки, устало зевнул, предчувствуя похоронные хлопоты, которых он терпеть не мог. К тому же Сашкины родители отказались принимать участие в похоронах, да и вообще были слишком пьяны, чтобы понять, что произошло с сыном.

Со священником Настя общалась не слишком часто, так уж сложилось, к тому же она знала, что не нравится батюшке, и потому старалась лишний раз не мозолить его глаз, хотя в церковь иногда заходила. Но в этот раз почему-то сразу решила пойти к Лукьяну и Марфице, чтобы предложить свою помощь в связанных с похоронами неурядицах. Она никогда не знала, что делать, когда человек умирает, с чего надо начинать, к кому обращаться. Любая смерть казалась ей внезапной и вызывала какую-то глупую, непростительно беспечную растерянность. И потому к тем, кто умел организовывать эту похоронную суету она, пожалуй, даже испытывала какое-то бессознательное уважение, хотя и не понимала, оттуда они приобрели этот навык. Сколько смертей нужно пережить, чтобы научиться? И потому, конечно же, она никогда не решалась предложить им помощь. Только в этот раз ей вдруг показалось естественным участие, потому что она как будто почувствовала какую-то свою вину в смерти Сашки. Направляясь к старухе, она почему-то размышляла о всяких странностях: ей вдруг пришло в голову, что язык Волглого истерся и устарел, как диван в ее комнате. И этот окостеневший, прекративший всякое развитие язык и являлся главной причиной всех их бед. Почему мы по какой-то дурацкой привычке продолжаем называть протухшее болото рекой? Ведь возможно, из-за этой путаницы в словах люди и тонут в болоте, даже в момент смерти думая, что купаются в реке…