20 лет дипломатической борьбы - читать онлайн книгу. Автор: Женевьева Табуи cтр.№ 55

Лаваль и Муссолини смотрят друг на друга, как заговорщики. Сначала дуче, призывая в свидетели представителей прессы, перечисляет уступки, сделанные Лавалю по второстепенным вопросам. Последний намеренно «театральным» тоном торжественно заявляет:

– Я смотрю на ваши руки. Это могущественные руки. Я надеюсь, что вы не употребите их для того, чтобы причинить вред Эфиопии!

Муссолини мелодраматически изрекает:

– Эти руки имеют только мирные намерения.

И, обращаясь к журналистам, дуче восклицает:

– Франко-итальянское соглашение будет своего рода «вечно развивающимся творением», благодаря которому дружба обеих стран будет беспрерывно укрепляться!

После этого дуче разрешает народу высказать энтузиазм… или, вернее, он предлагает ему проявить этот энтузиазм. Во время представления оперы «Миньон» в оперном театре весь зал поднимается, чтобы стоя прослушать «Марсельезу». Дуче идет в ложу Пьера Лаваля и горячо пожимает ему руку.

На улицах, особенно поблизости от отеля «Эксельсиор», где остановился Пьер Лаваль и французская делегация, в этот вечер слышны звуки аккордеонов и мелодии флейт, на которых исполняют «Марсельезу» и «Мадлон».

* * *

Что же произошло в действительности между двумя деятелями во время этой беседы, которой суждено было стать знаменитой в дипломатических анналах?

Во всяком случае, эта беседа доставит Лавалю крупные неприятности вскоре по его возвращении в Париж и, в конечном счете, явится причиной его падения. Но важнее всего то, что она нанесет огромный вред Франции.

По возвращении в Париж Лаваль сделает откровенное заявление на заседании Совета министров:

– Господа, и Франция и Эфиопия являются членами Лиги Наций. Но иногда бывают, конечно, весьма неприятные, обстоятельства. А я должен был сделать все необходимое, чтобы достигнуть соглашения с Муссолини.

И, уходя с этого заседания, Лаваль скажет доверительно одному из членов Совета министров:

– Совершенно очевидно, что это преступление, но мы постараемся, чтобы об этом не слишком много было известно!

Со своей стороны, дуче не перестанет публично заявлять, что во время этой беседы Пьер Лаваль предоставил ему полную свободу действий в Эфиопии.

– Да, но только лишь для мирного проникновения… – призна́ется в конце концов Лаваль в момент своего падения.

(В июне 1940 года, когда французское правительство будет эвакуироваться из Парижа и когда все будут заняты тем, чтобы уничтожить или собрать свои бумаги, станет известно, что в досье о визите Лаваля в Рим находятся два письма дуче, адресованные Лавалю. Дуче настоятельно напоминает в них Лавалю о его обещаниях. Обнаружен также и ответ Лаваля Муссолини, который он составил вечером 22 января 1936 года с целью оградить себя от нападок.)

* * *

На обратном пути, в поезде, Лаваль в комическом тоне излагает свои впечатления. Но визит в Ватикан взволновал его. Вспоминая это зрелище неограниченного могущества, эту твердыню традиций и веры, значение которой он не особенно улавливает, однако смутно догадывается о нем, эту организацию, которую не сломили ни время, ни войны, ни смена режимов, он не перестает повторять, в то время как его дочь Жозе угощает чаем в салон-вагоне: «Быть Папой… все же… это значит быть чем-нибудь!»

Он не скрывает своего восхищения фашизмом.

– Я не понимаю, почему во Франции невозможен возврат к корпорациям! – заявляет он некоторым журналистам.

Накануне, по специальному приглашению, журналисты имели честь присутствовать также и на чрезвычайном заседании ассамблеи в палате корпораций Италии.

Тем, кто привык к дебатам в нашем парламенте, где во время дискуссии царит порой даже несколько излишняя свобода, было почти прискорбно видеть, как все эти люди, старые и молодые, высокого и низкого роста, толстые и худые, но одетые в одинаковые черные рубашки, поднимаются как один человек и в один голос произносят приветствие. «Римские гангстеры», – шепотом делятся впечатлениями журналисты, в то время как слова дуче совершенно механически сопровождаются единодушными аплодисментами.

Лаваль, находясь слева от Муссолини, наблюдает за этим итальянцем, который, словно дирижер, указывает, когда надо аплодировать, когда выходить или входить… Наш министр стоит, полный внимания, и сияет от радости. Он надел на свой черный фрак большую ленту ордена Святого Мориса и Лазаря и аплодирует вместе с клакерами. [43] Совершенно очевидно, что все происходящее покоряет его, и он смотрит на нас, чтобы увидеть, оценили ли также и мы превосходный порядок, царящий во время этой церемонии.

– Ах, если бы у нас можно было заткнуть рот прессе и парламенту, как это сделал Муссолини! А? Вот можно было бы тогда наделать дел! – с мечтательным видом произносит Лаваль, сидя у окна своего салон-вагона.

Реставрация Габсбургов и вокзал в Рейи. – Шушниг в «Лидо». – Унтер ден Линден, возгласы: Hoch!!! Hoch!!! [44] – Гитлер на сцене Оперного театра. – «Аромат Борромейских островов». – Франко-русский договор. – Навязчивая идея Пьера Лаваля. – Москва в 1935 году. – Антракт во время представления оперы «Садко». – Мокотовский плац. – Гнев Геринга. – Мнение генерала Морэна.

Проходит несколько дней.

Двадцать восьмое февраля 1935 года. Австрийский канцлер Шушниг прибывает в Париж.

Он торопится скорее провести в жизнь решения, содержащиеся в коммюнике о достигнутых в Риме соглашениях, и начать переговоры с Францией и Англией относительно соглашения о «гарантиях Австрии».

Левая пресса неистовствует.

Прошло всего лишь несколько месяцев с того дня, когда несчастный канцлер Дольфус, подстрекаемый самим Муссолини, приказал безжалостно расстрелять венских забастовщиков.

В газете «Попюлер» Леон Блюм обращается с призывом к народу Парижа: «Чтобы отомстить, при встрече на вокзале нового австрийского канцлера выразите свое возмущение шиканьем и свистом».

Подобного рода призывы в более или менее резких выражениях напечатаны во всех левых газетах.

Для того чтобы избежать инцидентов, могущих иметь международные отклики, Фланден считает необходимым дать строгий приказ своему министру внутренних дел Ренье: «В целях сохранения общественного порядка отменить празднества, торжественные приемы, иллюминации и шумные сборища».

Вот почему, когда я 27 февраля звоню по телефону советнику австрийской миссии Мартину Фуксу, чтобы справиться о часе и месте прибытия канцлера, он отвечает мне:

– Время приезда канцлера никому не известно. Он будет встречен без каких бы то ни было торжественных церемоний на одном из пригородных вокзалов, название которого будет сообщено миссии только за час до прибытия поезда. Префект полиции, – продолжает затем Фукс, – только что предупредил нас, что канцлер не должен появляться завтра на торжественном представлении в Опере. Число представителей прессы, приглашенных на организованный мною для журналистов прием в субботу утром в отеле «Крийон», сокращено со ста пятидесяти трех человек до пятидесяти. Официальные представители французского правительства полны такой решимости сохранить это путешествие в тайне, что мне даже предлагают «отсоветовать» Шушнигу присутствовать на мессе в соборе Нотр-Дам де Виктуар в воскресенье утром. В его распоряжение предоставляется частная церковь архиепископства. И то при условии, что это будет держаться в секрете, дабы избежать демонстраций со стороны католиков.