Украденный голос. Гиляровский и Шаляпин - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Добров cтр.№ 25

– Мда-а-а… – произнес я. Мне было страшно даже представить себе визит к эдакому врачу. Услышав стеклянное позвякивание, я посмотрел на Шаляпина и увидел, как он берет одну из пыльных банок с полки.

– Не трогайте! – крикнул я певцу. Потом подошел и взял банку из его руки.

– Дайте мне, тут надо осторожно!

Вытащив хорошо притертую деревянную крышку, я, держа банку подальше от лица, принюхался.

– Хлороформ. Вот тут он «малинку» смешивал.

Я передал банку Шаляпину, чтобы он поставил ее обратно, а потом сел на табурет у стола.

– Ну что, Федор Иванович, вот мы здесь, а доктора и нет.

Шаляпин пожал плечами:

– Может, прогуляться вышел?

– Подождем?

– Подождем. Я, если честно, устал. Не готов прямо сейчас обратно идти. И к тому же – вдруг он вернется? Тут мы его и возьмем – тепленького.

Певец сел прямо на стол, похлопал по карманам.

– Черт! А портсигар-то… прихватили с собой!

– Кто?

– Да те двое, что меня утащили. Какой был портсигар! Вот ведь, сволочи!

– Это тот самый – серебряный?

Шаляпин мрачно кивнул и грохнул кулаком по столу:

– Вот сволочи!

Было видно, что пропажа портсигара очень его огорчила.

– Да и закурить теперь нечего! А курить охота!

– Не осталось ли у вас махорки?

Он пошарил по карманам и выудил несколько мятых обрывков газеты. Но махорка, вероятно, рассыпалась, когда его тащили по подземелью. Шаляпин наскреб всего одну щепотку, смешанную с грязью, печально посмотрел на нее и попытался скрутить самокрутку. Но прикурив от лампы, он всего раз затянулся, а потом сплюнул, вытер крошки табака с губ и бросил окурок на пол.

– Гадость! Давайте, что ли, поговорим? Может, и курить расхочется?

– Давайте.

– Там у двери я спросил – не кажется ли вам странным то, что говорила Агафья про этого – как она его назвала – Полковника?

– То, что у него руки трясутся? Конечно, я отметил это. Если у него так сильно трясутся руки, то он не мог оперировать мальчика.

– Именно.

– К тому же посмотрите вокруг. – Я обвел рукой подвал. – Вряд ли он стал бы отмывать ребенка и одевать его в чистую рубаху.

– Вряд ли, – отозвался Шаляпин. – Но почему Полковник?

– Да-да, интересно. Может, он военный?

– Военный врач?

– Да. Из бывших.

Шаляпин недоверчиво покачал головой:

– Чтобы врач, да еще военный опустился до такого состояния? Чтобы крал детей? Чтобы стал убийцей? Не верится мне…

Я усмехнулся:

– Ну, Федор Иванович, на Хитровке кого только не встретишь! Взять хоть вашу Агафью!

– Так-то уж она и моя?

– А знаете ли вы, – спросил я, – что родилась она в приличной семье и получила хорошее воспитание? А ведь она родом откуда-то с Волги – то ли из Царицына, то ли из Симбирска. Я как-то с ней даже по-французски говорил – она его знает намного лучше, чем я.

– Не может быть!

– Да-да. По молодости влюбилась в офицера и сбежала с ним. А он оказался подлецом – воспользовался девушкой и бросил. В семью вернуться она не смогла – после такого позора. Подалась на Москву, в горничные. И опять попала к подонку. Сбежала от него, скиталась по улицам, а оттуда – на Хитровскую, тут ее и заприметил сутенер, стал ее «котом». А дальше – вниз, по накатанной дорожке. И вот – вы видели, до чего дошла! «Ведра выносит»! Кошмар!

– Да уж, – пробормотал певец, – грязная работенка.

– Это, простите, только так говорится – «ведра выносит». Она не просто ведра выносит – там же каторжники иногда по месяцу и более сидят без женщин. Так что наказание заключается не в том, чтобы вынести поганое ведро – нет. Ее там насилуют с позволения «кота».

Шаляпин уставился на меня широко раскрытыми глазами, в которых читался ужас.

– Да-с. Такие нравы.

– Несчастная женщина! И никакого выхода из этого нет?

– Да она и сама не пойдет. Куда ей идти?

Шаляпин соскочил со стола и прошелся по подвалу. Остановился у ковра и поскреб его грязным пальцем.

– Как это ужасно, Владимир Алексеевич! – сказал он тихо. – Уж, кажется, и времена дикости ушли в прошлое, и крепостное право давно отменено, и прогресс… Ведь совсем скоро наступит будущее – двадцатый век! А послушать вас – вот она, дикость, первобытность! Уж сколько я такого навидался в детстве, а и то кажется – все не то, не так беспросветно, всегда есть надежда… Я и сам – разве не пример того, что эта надежда есть? Ведь я – в прямом смысле – из грязи в князи! А она? Есть ли у нее будущее? Нет! Все ее будущее – это грязь, насилие и в конце смерть! И ведь не одна она такая – так ведь?

– Почитай, вся Хитровка такая, – ответил я. – Впрочем, это ведь особое место – сюда как магнитом тянет всех подонков земли Русской. Но и тут люди живут. Люди!

– Такие, как ваш Болдоха? – саркастически ухмыльнулся Шаляпин. – Кстати, как вы с ним разделались?

– Не я. Его свои и порешили. Правда, не без моего скромного участия.

– Убили?! – побледнел Шаляпин.

– Зарезали, – кивнул я спокойно. – Впрочем, если бы не его, так меня. Тут уж выбирать не приходилось.

– Зарезали… – повторил Шаляпин и передернул плечами.

Мы помолчали немного.

– О чем вы думаете, Владимир Алексеевич? – спросил Шаляпин.

Я осторожно, чтобы не испачкаться, облокотился на стол.

– Вот чем дольше я тут сижу, тем больше берет меня сомнение. Того ли человека мы тут поджидаем? Не получится ли как с доктором Берзиньшем?

– Отчего?

– Ведь судя по рисунку, его похититель и бороду брил, и усы подстригал, и ходил в цилиндре с тростью – то есть был человек неопустившийся. А тот, кто живет здесь, в подземелье, разве не должен он был одичать и превратиться в типичного хитрованца?

– С чего это вы взяли, что он здесь живет? – живо спросил певец. – Посмотрите, ведь тут нет ничего, что указывало бы на жилое помещение! Приемное отделение – да. Но жилое? Ни остатков еды, ни отхожего места… Да и кровать вовсе не похожа на спальное место.

Я удивился:

– Федор Иванович! А ведь вы правы! Вот уж позор какой – это мне надо было проявлять наблюдательность!

Шаляпин задорно улыбнулся:

– Так ведь и мы не лыком шиты!

Он привалился спиной к ковру и вдруг исчез в облаке пыли.

Как оказалось, ковер прикрывал проход в стене. Я помог Шаляпину подняться, потом мы в четыре руки сорвали со стены ковер и бросились в проход. Всего через несколько шагов начинались ступени вверх, по которым мы быстро поднялись на приличную высоту и снова оказались перед дверью. Недолго думая я пнул ее ногой, и дверь распахнулась.