Как же ее звали?.. - читать онлайн книгу. Автор: Александр Снегирев cтр.№ 12

Сын помогал отцу на даче. Тот торопился. Сказывалась закалка наступления на Берлин. Огород и стройка оживили старика. Снова все стало осязаемым, как на фронте: запах земли, железяки, ссадины, сортир – яма, умывальник – ведро. Возводили сами, работников нанимали при крайней необходимости. Построились первыми во всем кооперативе. Стены белые, ставни голубые. Любил генерал Германию, чего скрывать. Когда четыре года кого-то душишь, невольно зауважаешь.

Построили и сразу же начали ремонтировать. То доски пола рассохнутся, образовав щели в палец, то фанеру перегородок поведет, и обои пойдут лопающимися пузырями. Но главный сюрприз преподнес фундамент. Добротные, замешанные лопатой в старой ванне по проверенному рецепту, лично залитые и отформованные в опалубке, крепкие и ладные сваи, вкопанные на требуемую ГОСТом глубину и даже с запасом, выперло в первую же зиму. И так каждый год. Весной выдавленные из недр сваи торчали наперекосяк, точно зубы дефективного подростка, приподнимая то один угол дома, то другой. Играли домом и так и сяк, расшатывая и без того хлипкие стенки, заклинивая окна и двери.

Свою работу, замес и отливку молодой инженер-бетонщик сделал правильно. Он же не дока по фундаментам, его специальность – пропорции, армирование, прочность на сжатие и на изгиб. Делал, как учили, как для Дворца Советов, а то, что вчерашняя русская топь, а ныне мелиорированные и унавоженные шесть соток сваи не приняли, не его в том вина. На протяжении многих лет дачный сезон начинался с трудного открывания зажатой порогом и притолокой входной двери, проветривания сырого, пахнущего мышами, псевдогерманского помещения, выпивания чаю и многодневного обкапывания и выравнивания капризного бетона.

Так отпуска и пролетали.

Младший, напротив, не такой покладистый вырос. Школу бросил, на перекладных рванул на юг. Был грузчиком в Одесском порту, еще кем-то. Искали с милицией, мать чуть ума не лишилась. Женился на художнице с десятилетней дочкой. Свадьбу в какой-то лачуге справляли, в Лосинке. Отец с матерью не явились. Вскоре развелся и женился снова. Ко второй прилагался сын первоклассник. Родили своего.

Дачное болото под напором муравьиной усидчивости членов садоводческого товарищества приобрело сельскохозяйственный цветущий вид, ушло вглубь, проступая только черной водицей на дне придорожных канав. Дохлые кочерыжки привитых саженцев распустились в плодоносящие кроны, первые слои краски облупились и были замазаны вторыми, а у кого побогаче, то и третьими. Генерал коротал отставку рядом с женой, никак не решающейся целиком отдаться метастазам, которые уже несколько лет то распускались, то убирались восвояси, играя с ней, не оставляя в покое, щекоча ее неуклонно сереющее снаружи и буреющее изнутри тело, отчего вся она делалась серо-бурой. Сыновья проявляли себя по-разному: если младший, ссылаясь на семью, на недавно родившегося от очередной спутницы потомка, все больше отлынивал, то старший, бетонщик, демонстрировал добродетельную примерность, работал днем, а вечером, возвращаясь в квартиру, где по-прежнему проживал вместе с родителями, ухаживал за матерью. В летние периоды, если позволяло здоровье, мать вывозили за город, и там, в тени успевших разрастись яблонь, она лежала на железной кровати, прикрыв веки и вспоминая детство, рысака, идущего вровень с паровозом, и юность, когда студенткой педагогического техникума маршировала на демонстрациях, счастливо горланя: «Чемберлену ящик с крышкой! Апчхи!» Она вспоминала, как родила старшего. Как началось ночью, и муж повел ее в больницу через мост, но на мост не пустили, не пешеходный, не положено, и он сбил камнем замок с чужой лодки и, орудуя доской, стал грести, и на середине одной из рек региона, называемого ныне Северо-Западным, прямо в лодке она и произвела на свет. А младшего рожала уже в условиях столичной ведомственной больницы, под наблюдением уцелевших в классовых чистках, сбереженных от мобилизации, специалистов в белых халатах.

Она то капризничала, то клокотала бодростью, то причитала, то бегала по театрам-выставкам. Отец и сын, так и не приноровившись к ее затянувшейся агонии, горько улыбались, стараясь потакать любимой и единственной. Когда ее работающие на пределе жизненные поршни наконец сорвались, генерал плакал, а сын, сорокасемилетний неженатый совслуж, моргал сухими глазами. Младшего на похоронах не было, не смог срочно достать билет из Крыма.

Генерал дряхлел, из особняка переселили в квартиру в обыкновенном доме, передав гордость чайного магната черномазым послам. Младший в который раз женился на девахе без жилплощади, но и без сопляков, переехал с молодой к отцу и брату, зажили все вместе в новой трешке. Швы государства стали то там, то здесь потрескивать и скоро вовсе разошлись. Все так незыблемо было: партия, правительство, сметана в спецзаказах, и тут раз и нет ничего, ни партии, ни правительства, ни сметаны, только обманутые вкладчики с обезумевшими лицами по митингам бродят. Страна ржавым тарантасом неслась по ухабам новой эпохи, дребезжа всем своим несуразным телом, теряя детали, увеча пешеходов и пассажиров. Вклад, открытый еще матерью, куда старший исправно вносил с каждой зарплаты тридцать с лишним лет подряд, сгорел. Цепляющийся за остатки разума генерал радовался отстраиванию главного храма, разрушение которого горячо приветствовал юнцом. Не надо иметь высшего образования, чтобы подытожить – жизнь прошла.

Кое-кто из дачных соседей участочки свои вместе со строениями стали продавать. Новые хозяева сносили каркасные стенки и жгли рухлядь на пустырях, возводя жилища не то чтобы более красивые, но точно более комфортабельные. Бетонщик продолжал работать в существующем отчасти по инерции проектировочном институте.

Когда генерал скончался, обнаружилось, что ему полагается двухместный квадратик на кладбище для армейских чинов, то есть в отдалении от места упокоения супруги. Жена младшего настояла, чтобы хоронили, где предлагают, нельзя же упускать шанс застолбить место на престижном погосте, чванливым кавказцам можно половину втюхать, если средства понадобятся, или нуворишам каким-нибудь, а мертвецам, новопреставленному и матушке, уже все едино. Братья спорить не стали, и останки генерала были опущены в земляную ячейку рядом с остальными испустившими дух представителями комсостава, чьи холмики были отмечены у кого железной загогулиной с самолетиком на конце, у кого баклажаном субмарины, а у кого пограничным столбиком, совершенно идентичным натуральному. Предметы эти, весьма, надо заметить, языческие, наглядно информировали редкого забредшего сюда зеваку о роде войск, которым отдал лучшие годы тот или иной почивший.

Проводили тихо, брат на этот раз от явки не отлынивал, благо сезон стоял не купальный, но на похороны денег не дал, обещал потом, дочку в кружок танцев надо снарядить, а за вторую в детском саду еще взнос не внесен. Когда горка с венками осела, пенсионер уже не стал испрашивать у младшего финансовой помощи и установил на свои обычный могильный камень, который не был украшен ни пушечкой, ни снарядиком, ни даже гильзой от стомиллиметрового. Подобная гильза имелась дома. На ее круглом боку была гравировка с дарственными словами однополчан, а кромка обточена так, что образовывала силуэт орудий и здания с куполом, сбоку которого торчал флажок с серпом и молотом. Представители старшего поколения без труда узнавали в латунной панораме красноармейскую артиллерию и поверженный Рейхстаг, нынешняя же публика, избалованная заграничными турами без освободительной цели и представляющая подвиг народа весьма туманно, видела в этих закорюках с куполом торговый центр с ассортиментом мальчишеских пулялок. Данная тара, долгие годы служившая усопшему емкостью для карандашей и авторучек, и после его смерти использовалась старшим сыном-бетонщиком по тому же назначению. Спустя полтора года младший неожиданно нанес визит на могилу отца и остался недоволен эстетическим выбором брата: порода камня показалась ему заурядной, шрифт неуместным, а фотография папаши в фарфоровом овале старомодной.