Прошелся по комнатам, и стук его каблуков отверделой натуральной кожи о замысловатый узор отзывался в сердце каждого радостью и благолепием.
Цокал молча, не вздыхал от досады, от восторга не чмокал. Задержавшись в хозяйской ванной на втором этаже, долго разглядывая белоснежный, на двоих, резервуар с гидромассажными, обрамленными золотом отверстиями, очень тихо спросил:
– Это дерево?
– Прошу прощения? – Прораб, который оказался за старшего, покраснел. Архитектор не был предупрежден о визите, а то бы непременно лично встретил еще у ворот. Теперь прораб улыбался так счастливо, будто желал в жизни единственно – разобрать каждое рожденное тонкими губами слово.
– Это дерево? – повторили губы тише прежнего.
Но прораб ухватил-таки звук, стряхнул по луженому грохотом перфораторов и стуком молотков ушному каналу в башку, мозгом обработал и поперхнулся слегка.
– Это натуральный фаянс, джакузи, – преодолевая замешательство, ответил прораб и тут же исправился: – Двухместная ванна с гидромассажем.
Испугался, что сказал «двухместная», не слишком ли интимно, и название добавил итальянское, которое выговорить не смог, и смешался совсем.
– Я про это.
Вельможа кивнул на бухгалтершу, жену прораба, по случаю расчета оказавшуюся в тот день на объекте.
– Это моя жена, – ответил прораб, не испытывая даже ужаса перед совершенно, если разобраться, безумным вопросом, а узрев вдруг какую-то великую пустоту, которая вот-вот его поглотит.
Сам же объект вопроса, бухгалтерша, вся сжалась, вспомнив, как в школе дразнили доской. Еще она подумала, что сейчас обязательно изнасилуют, после чего сожгут в центре круга у парадного входа, смешав с пеплом цельных ножек и гардинных карнизов. Справедливости ради следует отметить, что подобных намерений ни у кого из присутствующих, включая Анатолия Геннадиевича, личного телохранителя, не мелькнуло.
– Какая красивая женщина! – зажмурил глаза вельможа и беззвучно затрясся.
И прораб, испытавший вдруг огромное счастье, тоже затрясся и отчего-то тоже беззвучно. И прочие поняли – шутка.
И от камушка вельможной шутки по лицам пошли круги. И некоторое время все немо тряслись, не тревожа деликатную тишину грубыми звуками.
– Вы хорошо поработали, всех приглашаю на ужин, – заявил, отсмеявшись, вельможа.
Прораб с женой, малярша с краснодеревщиком и прочие поджались – похвала похвалой, а ужин совсем другое дело. Нежданная гастрономическая близость с человеком столь высокого положения пьянила и пугала одновременно.
– Нам и переодеться не во что… – обожающе произнес прораб.
– Со мной можно, – будто благословил вельможа и махнул едва заметно перстами. Все, завороженные, последовали за ним, и всех рассадили по пассажирским, кого к нему, кого к охране.
Вера оказалась, конечно, на одном с ним заднем сиденье. Сбоку наваливалась малярша, которую впустили с царственной брезгливостью. Вера понимала две вещи: человек этот не любит не то что женщин, а вообще всех людей не выносит и самого себя, вполне серьезно, от стада людского отделяет. И если судить по улыбке, по благосклонному обращению с работягами, по приглашению этому абсурдному, ему удалось убедить себя, что он человек только обликом и анатомией, в остальном же отдельный, соль земли, из космоса засланный, божественным лучом помеченный.
Еще стало ясно, что он пьян.
Не в зюзю, но сильно навеселе. Коньяком шибало, как шибает духами от кавказского франта.
Между ним и Верой возникло специфическое притяжение, которое теоретически могло привести к развитию и вообще много к чему, потому что Вера не была в ту пору связана обязательствами, а у него прошла тяжелая кулуарная встреча, на которой в очередной раз стало ясно, что изменить ничего не удастся и можно только смириться и себя не забывать, пока идет масть. И правители здесь не вершат свою волю, куда им, просто нрав населения удовлетворяют. Да и супругу скучающую давно хотелось с шеи сдернуть… От всего этого вельможа не то чтобы загрустил, существом он был тонким, но не сентиментальным, а оледенел как-то и оттаять хотелось очень.
Но ничего не случилось. До ресторана – французского замка, обустроенного в бывшем швейном цеху, доехали в полном молчании, нарушаемом изредка нервным смехом малярши.
Видавшие виды лакеи, нисколько не удивившись вывалившему простонародью, проводили ораву через весь зал, сквозь любопытные взгляды, к укромному столу в алькове за портьерой. Веру потешил тот факт, что к ней у обслуги сразу же сложилось особенное отношение.
Опытный метрдотель склонился, готовый внимать. Вельможа вкатил в его ухо словцо, и официанты зашустрили.
Над столом меж тем повисло молчание, отягощаемое робкими улыбками и ерзаньем.
Малярша со страху высказалась, что штукатурка-де здесь не очень, она бы вывела поровнее.
Прораб перебил, мол, так положено, вроде как под старину, и посмотрел искательно на вельможу, но тот его никак не поддержал, а разглядывал внимательно отполированные ногти на своей левой.
Подкатили тележку с хлебом и тележку с напитками.
Пока каждому предлагали выбор из булок, обсыпанных различными семенами, сырной трухой, сушеными травами и еще черт-те чем или вовсе ничем не обсыпанных, распорядитель снова склонился, косясь на сосуды с многолетними и выдержанными. Чего изволите? И вельможа изволил. И распорядитель наполнил дутый, тончайшего стекла бокал чем-то тягучим и ароматным, что медленно сползало со стеклянных стенок, и подал почтительно.
Вельможа опустил в бокал нос, втянул, взор его помутился, он отпил и смежил веки, и рукой белой махнул.
Тележка, позвякивая драгоценным грузом, покатилась вдоль ряда гостей и все они как один просили налить «то же самое», только малярша, пискнув, что все как в Анапе на дегустации, осмелилась поинтересоваться, нет ли сладенького. И ей тотчас с нижней полочки извлекли портвейн года, когда маляршины родители только сыграли свадьбу на окраине Николаева, на которой сама она была представлена пятимесячным животом под платьем невесты, о чем и сообщила всем присутствующим, вызвав бурные ахи и вскрики «дорогой, наверное».
– Вы понимаете, кто я? – вопросил вдруг вельможа, очнувшись от глотка. Вопрос его прозвучал неожиданно еще потому, что голос вельможи был громким голосом нетрезвого человека. К тому моменту некоторые пообвыкли, стали прихлебывать поактивнее, а прораб и вовсе хотел было плеснуть себе добавки, но официант опередил и подлил сам, уже из другого, указанного освоившимся прорабом, флакона.
– Конечно, понимаем! – закивали с готовностью гости, и только Вера молча улыбалась, но не было в ее улыбке насмешки.
Вельможу этот ответ, казалось, устроил, и он снова сосредоточился на проглатывании раритетной жидкости, кроша костяными пальцами податливый хлеб.
Строем явились официанты. Так входит в камеру приговоренного расстрельная команда. Числом официанты равнялись гостям, у каждого в руках по оловянной тарелке, накрытой тускло поблескивающим колпаком. Официанты замерли за спинами гостей, вызвав некоторое волнение, как бы не пристукнули сзади. По кивку метрдотеля они разом подняли колпаки, обнаружив дымящееся мясо.