Темные воды Тибра - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Попов cтр.№ 46

В подвалах и на складах его жилища нашлось в изобилии вина, масла, хлеба. А фрукты, рыба и прочее было немедленно доставлено с городского рынка, который открылся, несмотря на вчерашнее побоище.

Торговля и война – ближайшие родственники и всегда понимают друг друга.

Круг празднующих был весьма широк. Помимо, естественно, друга и соратника Квинта Помпея Руфа и высших офицеров его консульской армии присутствовали Децим, все трибуны и преторы кампанской армии. В условиях длительной войны они изрядно подзабыли, как должен пить и питаться нормальный человек, и теперь делали многочисленные и приятные открытия по гастрономической части.

Собрано было громадное количество музыкантов. Флейтисты, и в особенности флейтистки, украшали сад по периметру, в тени цветущих кустов; кифареды и арфисты, коих, как известно, существует множество разновидностей (чуть ли не каждый греческий городишко гордится своей разновидностью этого инструмента). Не обошли стороной и дудочников, мастеров свирели и сиринги, а также необычной многоствольной, громоподобно и таинственно звучащей тубы.

Но теперь о главном: рядом с победителем Суллой возлежали только что освобожденные из-под стражи лучшие римские мимы и актеры. Здесь был и Росций с большим синяком под глазом – результат невежливого обращения людей ретивого Публия Вариния, и Тигеллин – ему выбили зуб, хотя он, по его словам, был «покорным как овечка». Остался в живых Клавдий Коринт, архимим. Здесь находились и комики, коих забрали прямо с представления пьесы Плавта «Свекровь».

Кто-то пошутил, что это была не лучшая комедия лучшего комедиографа.

Вообще-то, в античном мире представители театрального мира не пользовались особым почтением и уважением. Отдавая должное их искусству, рядовой гражданин в глубине души оставался при убеждении, что занимаются они все-таки дуракавалянием и умелым отлыниванием от общих работ.

Были, правда, случаи, когда города начинали войны, не сумев прийти к выводу, чей из актеров или мимов выше талантом. Но такое случалось не как правило.

В данном случае все собравшиеся арфисты, флейтисты, а в особенности комики и мимы, чувствовали себя в центре внимания. Во-первых, более всего пострадавшие от прежних властей особо угодны новым правителям. Во-вторых, они были отлично осведомлены об отношении к ним нового хозяина и дома, где они теперь находились, и самого города. И в прежние времена Луций Корнелий Сулла любил проводить время с актерами и флейтистками, до такой степени любил, что это порой вызывало удивление кое у кого. Теперь же вряд ли можно было найти человека, посмевшего выказать недоумение по поводу того, что на сем благородном собрании лучшие места отданы людям отнюдь не лучшим.

Даже Квинт Помпей Руф, делитель консульских полномочий, не решался высказываться на сей счет. Он охотно признал, что сегодняшняя победа – целиком победа Суллы, и легко принял подчиненное положение.

Другие легаты, трибуны и преторы, пировавшие тут же, быстро уловили новую тенденцию – такие тенденции вообще довольно легко улавливаются – и возносили победителю хвалы как спасителю отечества и императору, хотя в этом заключалось несомненное кощунство. Императором мог считаться только тот, кто принес Риму победу над врагами. Но как можно было именовать человека, одержавшего победу над самим Римом, никто представить не мог.

Особую пикантность собранию придавало то, что как раз в это время шло заседание сената, на котором должны были утвердить приговор Сульпицию Руфу и двенадцати его ближайшим друзьям и сторонникам.

Главного говоруна республики задержали накануне в Лавренте и ночью доставили в Рим. Консул собственноручно составил бумагу и направил ее в курию с требованием, чтобы этот бунтовщик и узурпатор был казнен немедленно. В документе не испрашивалось мнение сената на этот счет. Они должны были лишь вотировать это решение.

Вступая в переписку, Сулла хотел соблюсти хотя бы видимость приличий, и, как водится, те, к кому он обратился, сочли это слабостью.

Раздались голоса, что консул требует чего-то невиданного. Нельзя казнить двенадцать виднейших граждан города, да к тому же вкупе с народным трибуном и знаменитейшим полководцем (смерти Мария Сулла тоже требовал, хотя тот пока не был пойман), не обратившись к суду присяжных или хотя бы к голосу народа.

Слово взял крайний консерватор, сенатор Квинт Сцевола. Он сказал, что требование консула есть нарушение священного права апелляции, без которого всякая судебная машина превращается в топор палача.

– Ну что? – спросил Сулла, отправляя в рот большую, фаршированную мясом веронского соловья, маслину. Вопрос был предназначен молодому, энергичному и преданному Сулле трибуну Фронтону, великолепно зарекомендовавшему себя во время штурма города, а сейчас осуществлявшему связь консула с сенатом.

– Квинт Сцевола продолжает говорить.

Сулла не торопясь прожевал любимое кушанье бывшего хозяина дома, и, кажется, оно не слишком пришлось ему по вкусу. После этого он наклонился к уху Квинта Помпея Руфа и сказал, что ненадолго вынужден отлучиться, поэтому ведение пира поручает ему. Потом вернулся к Цецилии (дочери на пиру не было, она находилась в трауре по поводу смерти молодого супруга) и сказал то же самое.

Дом Сульпиция находился поблизости от сенатского здания, поэтому слух о возможности появления консула-победителя немного отстал от самого Суллы. Он мягко и быстро вошел в прохладное помещение амфитеатра, остановился в центре залы (Квинта Сцеволы там уже не было) и молча оглядел собравшихся. Процедура эта заняла некоторое время, так что каждый из сенаторов проникся важностью происходящего, даже те полоумные старички, которые имеются в любом народном собрании.

У него была приготовлена речь – убедительная, великолепная.

Сулла мог напомнить им, и с огромным количеством красочных подробностей, во что превратил великолепное сенатское сословие этот демагог Сульпиций. Он мог привести призеры каждому из здесь сидящих, каким издевательствам и унижениям подверг их стареющий боров, сын провинциального крестьянина Гай Марий. Мог бы он убедительно, с неопровержимыми цифрами, доказать, насколько губительна для республики была политика этих горе-властителей. Казна разграблена, колонии вновь волнуются, союзники так до конца и не усмирены, провинции одна за другой отпадают. Из-за интриг Мария азиатская армия, вместо того чтобы сражаться с понтийскими ордами Митридата, вынуждена штурмовать Эсквилин и избивать на улицах города своих лучших сынов.

Этого ли не достаточно для того, чтобы сделать с авантюристами то, что с ними требует сделать и здравый смысл, и римский народ?

Но Сулла ничего не сказал им.

Он понял, что не имеет смысла с ними говорить.

Более того, ему с ними разговаривать вредно.

И даже послание, что Сулла отправил им, было ошибкой.

Они должны понять и так, что власть сменилась. Что власть принадлежит ему и ни с кем он ее делить не намерен.

– Казнить сегодня! – прозвучал под сводами курии усиленный акустическими особенностями здания голос консула.