Бушуев уехал тихо, никаких отвальных пирушек в Заманихе и
районе не закатывал. Анюта Калинина, которая дневала и ночевала у постели
Петра, когда тот лежал в больнице, страшно боялась, что мстительный Ванька
измыслит против соперника еще какую-то гадость, но, видимо, тот понял, что
бессмысленно пытаться прошибить головой эту стенку. И без того набил столько
шишек, что неведомо, когда они заживут. А потому Иван Бушуев все-таки уехал в
конце концов. До Анюты и Петра слух этот дошел чуть ли не до последних. И
наверное, они только после Ванькиного отъезда вздохнули с облегчением. Но не
надолго.
Потому что уехать-то Бушуев уехал, однако кара, постигшая
его, показалась односельчанам слишком уж суровой, где-то даже несправедливой.
Ну разве он виноват, что Петька Манихин такой хлипкий оказался и едва не
откинул копыта с одного удара, который нормального мужика и покачнуть не
покачнет? Ванька-то был мужик хороший, справедливый, а что к Манихину пристал
как банный лист, то ведь это понятно: преступника искал! Хотел как лучше!
Конечно, мало кто верил, будто Манихин и есть грабитель, однако надо же менту
Бушуеву было свой хлеб отрабатывать? И лучше мотать нервы одному Петьке, чем
всей деревне! Потому что теперь, после увольнения и отъезда Ивана Бушуева,
новая следственная бригада натурально житья-проходу не давала всем и каждому,
до того доходило, что мужики сами себя подозревать начали! Злились за это не на
избыточно ретивых милиционеров да следователей (им, опять-таки, надо отработать
свой хлеб!), а на Петра Манихина и его невесту.
Это только укрепило их намерения тоже уехать из родной
деревни. Только прикидывали куда: во Владимир или Нижний Новгород? Или все же в
Краснодар, где ждал решения своей участи оставленный Петру в наследство домик?
Петра больше тянуло в Нижний, где он когда-то служил. Теперь, когда слух
прошел, что Бушуев подался в Казахстан, тем более нет риска случайно
встретиться с ним на Свердловке или улице Горького! Нет, надо ехать в Нижний.
Анюта в жаркий Краснодар нипочем не хотела, в Нижний – так-сяк, ей больше
нравился Владимир, но вообще-то ей было все равно, куда ехать, – лишь бы с
Петром не расставаться. Единственное условие, которое она ставила, было –
свадьбу справить в Заманихе!
Петру хотелось уехать как можно скорее, однако Анюту не
переспоришь. Положили, что он съездит на недельку в Краснодар, решит там дела с
продажей дома, а сразу по возвращении сыграют свадьбу.
Отъезд его был назначен на завтра. Первым же автобусом в
райцентр, потом электричкой в Москву, оттуда – на юг. Дорога впереди долгая,
надо было хорошенько выспаться накануне. Но с этим Бушуевым выспишься, пожалуй!
Угораздило же его присниться!
Манихин поворочался с боку на бок, полежал, стараясь не
думать вообще ни о чем, тем паче о неприятном, и вскоре почувствовал, что
спугнутый сон снова начинает к нему подкрадываться.
Это-то хорошо… Одно худо – вместе со сном начал
подкрадываться и Бушуев. Словно бы только и ждал, затаившись в темном углу,
когда Петр задремлет, а дождавшись, вышел, встал над постелью, потянул из-за
пазухи револьвер…
Петр удивился во сне: как же так, почему же Бушуев не сдал
табельное оружие, когда увольнялся? Или у него был и другой револьвер?
А какая разница? Тот ли, другой… Револьвер был нацелен прямо
в лоб Петра, а Бушуев размеренно повторял:
– Куда ты спрятал деньги? Где они?
– Да я не знаю, не знаю! – почти в отчаянии выкрикнул Петр.
– Стреляй, ничего не скажу, потому что не знаю!
– Ты что, думаешь, я затем спрашиваю, чтобы их сразу в зубы
хватать – и бежать докладывать по начальству, мол, убийцу отловил и денежки
нашел, горю желанием вернуть государству похищенное имущество? Врешь… Это я
раньше таким дураком был, а теперь, когда меня свои же обломали, я другим стал.
Другим!
– А я-то думал, ты за справедливость… – сказал Петр.
– А я за справедливость, – ухмыльнулся Бушуев. – Но разве
это справедливо, что все досталось тебе, и Анютка, и деньги, а я из-за тебя все
потерял? Ладно, бери девку себе, не рубить же ее на две части – половина мне,
половина тебе. А вот деньги мы можем поделить. Ничего, сорок тысяч – это тоже
хорошо. Тебе сорок и мне сорок. Вот и будет тебе справедливость. Говори, где
деньги, не то…
Петр молчал, не в силах взять в толк, что это Ванька несет.
С ума спятил?! Хотя надо не забывать, что это сон, только сон, а потому ничего
страшного не случится. Пусть, пусть выше поднимается ствол револьвера, пусть
Ванькин палец все крепче жмет на курок, все спокойней, леденяще-спокойней
звучит его голос:
– А не скажешь, Петро, тогда прощайся с жизнью. Раз… два…
Говори… Ну, тогда стреляю. Три!
Август 2001 года, Зеленый город
– Если начнете меня выгонять, я все равно не уйду, – сказал
Александр, как только Галина открыла перед ним дверь.
– А почему я вас должна выгонять?
– Ну поздно же! Кто ходит в гости в такую пору?
– В гости – никто. А по делу – деловые люди. Вы по делу, я
правильно поняла?
– А то…
– Ну так входите. К тому же я вас сама пригласила.
Александр прошел в уже знакомую комнату. Из-под стола
выглянула заспанная Грета и, такое ощущение, не поверила ни своим глазам, ни
нюху: начала вдруг рычать на Александра и скалить зубы. Она определенно
полагала, как и Винни Пух, что мудро поступает лишь тот, кто ходит в гости по
утрам.
– Вы когда-нибудь видели собаку-жаворонка? – спросила
Галина. – Вот она, перед вами. А я по жизни сова. Поэтому мы с Гретой иногда
здорово не совпадаем по биоритмам. Я утром до десяти просто не могу подняться,
а этой дамочке уже в семь требуется на прогулку. Грета, иди-ка ты спать!
Грета зевнула и уползла под стол. И в то же мгновение
комната наполнилась странным перезвоном. Было такое ощущение, что лопнул
стеклянный стакан. И они лопались один за другим – дзинк! дзинк! дзинк! Грета
выскочила с всполошенным видом и залаяла.
– Ну, ну! – укоризненно сказала Галина. – Ты-то чего
переполошилась? Прекрасно знаешь, что это рвется глазурь.
Грета сделала вид, что да, она прекрасно это знала, только
забыла, и снова скрылась под столом. Дзиньканье продолжалось – правда, все тише
и все реже, так что собака больше не беспокоилась и в разговор вмешиваться не
пыталась.
– Вот не думал, что глазурь может рваться, – сказал
Александр с удивлением. – Она же не полотно, не бумага.