– Ну, брат, этого я не знаю, – развел руками Палкин. – Это
ты со своими бабами сам разбирайся, кто чернявая, кто рыжая, у кого какие
глаза. Хотя чего тут особенно разбираться? Эта, черненькая, видать, старалась для
своей рыженькой подружайки, только и всего.
Кто это сказал: даже устами дебила иногда глаголет истина?
Если это выражение впервые употребил Алехан Меншиков, честь ему и хвала за
такой, не побоимся этого слова, трюизм. Ну конечно же, цыганистая Эльвира
Холмская предоставила, так сказать, жилплощадь для встреч своей зеленоглазой
подруги с доктором Меншиковым. Интересно, они обе действовали по просьбе
Бушуева или только та, рыжая?
Кстати, о брюнетках! Что это там бормотал Гошка… Александр
был после своего приключения в таком шоке, что почти не обратил на его слова
никакого внимания, а между тем шофер клялся-божился, что, пока ждал пропавшего
доктора, видел, как по двору прошла хозяйка сто седьмой квартиры. Та самая
Эльвира, которую ее соседка Галина числила в отсутствии. Да и не только Галина
– в этом не сомневалась и милиция, и домоуправление. Но Гоша уверен, что видел
именно ее. И Палкин описывает очень похожую женщину. Как бы сравнить их
впечатления, сопоставить, так сказать, показания свидетелей? Да очень просто.
Витек обмолвился, что видел фото Эльвиры у соседки. Надо показать фотографию
Палкину и…
И что? Какое дело Александру до какой-то там брюнетки, когда
его интересует только рыжая, с зелеными глазами…
Но брюнетка – это совершенно реальный подход к загадочной
женщине, которая свела с ума доктора Меншикова. Расчетливо, сознательно,
жестоко… незабываемо!
«Через эту глупую любовь я одурел совсем!» – снова простонал
где-то за околицей сознания бедный кузнец Вакула, и Александр сердито тряхнул
головой. И вспомнил, где и почему находится.
– Ладно, черт с тобой, живи, – злясь на собственную
мягкотелость, бросил он Палкину. – Но имей в виду, если ты не вернешь деньги
Асе Ивановне, я тебя точно сдам в ментовку, понял? И еще… я тебе покажу одну
фотку, а ты ее опознаешь. Иначе… смотри мне!
Палкин слабо кивнул, еще не вполне соображая, отделался он
легким испугом или самое страшное все-таки впереди.
Александр чуть было не повернулся к нему спиной, но решил
все-таки не выходить из образа до конца. Попятился за дверь, не спуская с
окаменелого фельдшера прицельного взгляда и все еще держа руку за спиной, как
бы готовый в любое мгновение выхватить некую стрелялку. Прикрывая дверь, нарочно
громко скомандовал:
– Отбой, ребята. Уходим, быстро!
И громко затопал, изо всех сил стараясь в одиночку
изобразить как минимум пятерых грозных подельников.
В вестибюле за стойкой портье опять было пусто. Александр
пожал плечами и бросил на стол сотенную. Наверное, этого окажется мало, но что
он мог поделать, если мальчонки не оказалось на месте? А вот не бегай в рабочее
время где попало!
Сделал несколько шагов – и вдруг вернулся, положил на стойку
«Век криминалистики». Эта книга уже сыграла свою роль в его жизни!
Выйдя на крыльцо, во влажный, накуксившийся теплым дождиком
августовский день, атмосфера которого чем-то до боли напоминала душно-банную
атмосферу «Русалки», Александр вспомнил водоплавающее создание с мелированными
волосами и узенькой белой полосочкой незагорелой кожи на бедрах. Она ведь так и
будет в бассейне сидеть!
Ну и пускай сидит, Александру обратной дороги уже нет.
Оставалось только надеяться, что «русалка» уберется из бассейна прежде, чем
красящий пигмент повлияет на цвет ее кожи. С одной стороны, тело русалки,
конечно, должно быть под цвет воды, но, с другой стороны, сделаться голубой… не
женское это дело!
Июнь 1980 года, Заманиха
Добрые люди везде отыщутся, и на чужой роток не накинешь
платок – это Анюта с малых лет знала. Она едва успела войти в автобус на
автовокзале райцентра, как с заднего сиденья ей принялась неистово махать
Катюша Перебывалова, тоже заманихинская, но пришлая и как бы временная, вместе
с мужем жившая в деревне уж который месяц в доме больной матери, ухаживать за
которой приехала сначала она из какого-то уральского городишки, потом мужа
перетащила, а теперь поговаривала, что надо и свекровь перевозить вместе с детишками.
Мать Катюшина была уже совсем плоха, но если сначала дочка мечтала продать дом
и вернуться на Урал, то теперь ясно было, что родимые места ее притягивают
больше, чем дальние. Анюта когда-то училась с Катюшей в одной школе, правда,
Катерина была на пяток лет постарше и подругами они никогда не были, потом
долго вообще не виделись, и Анюта вполне обошлась бы в жизни без новых встреч с
Катюшей, которая и всегда-то любила посплетничать, а с годами обрела навыки
записной ворошительницы чужих судеб. Ее хлебом не корми, только дай высказать
человеку в лицо все, что она о нем думает, причем с такими участливо
вытаращенными голубыми глазами, что даже не сразу можно было понять, что
Катюша, оказывается, тебя поедом ест, да еще и причмокивает.
Анюта по своей воле никогда бы рядом с Катькой не села, но
просто деваться оказалось некуда: автобус был переполнен, даром что это первый,
самый ранний рейс (вблизи Заманихи располагались два пионерлагеря, турбаза,
санаторий и дачный поселок). Стоять два с половиной часа в тесном, пропитанном
бензиновой гарью, скачущем на ухабах «БелАЗе» – последнее удовольствие на
свете. Да еще тяжеленные сумки с учебниками и гостинцами держать… А вот около
Катьки каким-то чудом сыскалось свободное местечко – вернее, она его создала из
ничего, как-то подвинулась, кого-то из соседей потеснила, на кого-то
огрызнулась и заставила поджаться, так вот и удалось Анюте втиснуться бочком, а
потом, когда дорога поневоле утрясла пассажиров, сидеть стало почти свободно,
даже можно было откинуться на сиденье и чуточку подремать.
Но с Катькой как раз подремлешь! Стоило Анюте смежить веки,
как Перебывалова начала молоть языком, да так громко, что невольно все
окружающие прислушивались. Единственным способом ее утихомирить было
подсунуться к ней поближе, глядеть ей в рот, ловить каждое слово и участливо
кивать, показывая, до чего ты внимательно слушаешь, что Анюта и была вынуждена
делать всю дорогу, пока сама себе не стала казаться кем-то вроде китайского
фарфорового болванчика с вечно качающейся головой. Такой болванчик стоял в
серванте у Анютиной школьной учительницы, Тины Ивановны, начиная туда-сюда
качаться от малейшего движения близ серванта, и Анюте всегда бывало страшно,
что его голова вот-вот отвалится, но шли годы, а голова все не отваливалась, поэтому
Анюта в конце концов поверила, что и с ее собственной головой ничего не
произойдет, если она будет кивать в такт Катюшиным словам. Да и тряска
автобусная этому только способствовала.