Ветер богов - читать онлайн книгу. Автор: Богдан Сушинский cтр.№ 51

— У меня создается впечатление, что кое-кто из вас даже радуется тому, что союзники так потеснили нас, — резко проговорил Гитлер, вновь прибегая к режущему ухо берлинцев австрийскому говору.

— Но у вас нет оснований считать так, — попытался возмутиться Роммель. — Это почти то же самое, что обвинять в измене.

Но фюрер не слышал его. Еще один бунт раба.

— Рассчитываете, что успехи генерала Монтгомери заставят меня попросить у англичан мира? Вы на это рассчитываете, мои доблестные полководцы?!

Роммелю показалось, что фюрер вот-вот сорвется и начнет стучать кулаком по столу. Но фюрер, наоборот, приглушал голос, пытаясь говорить с убийственной рассудительностью. Что удавалось ему теперь все реже.

— Я не доставлю вам такого удовольствия: видеть меня валяющимся у ног Черчилля. Я заставлю вас воевать, если уж вы решились надеть фельдмаршальские мундиры. И еще подумаю, нужно ли мне столько бездарных фельдмаршалов, не поспешил ли я, не поторопился в декабре сорок первого, раздавая маршальские жезлы [30] .

«Так плевать в лицо своим маршалам не позволял себе даже Наполеон», — обида, терзавшая до сих пор «героя Африки», неожиданно сменилась снисходительной иронией. Он окинул фюрера таким взглядом, каким придворный аристократ может окинуть разве что некое дворовое ничтожество.

— Значит, мы не едем в «Волчье логово — II», — неожиданно спокойно констатировал Рундштедт, чем вновь вызвал улыбку у Роммеля. Тому показалось, что у командующего Западным фронтом попросту сдали нервы. И выглядело это его завершение разговора как-то слишком уж по-ребячьи.

— Я не задерживаю вас, Рундштедт, — зло процедил Гитлер и, резко повернувшись, вышел из зала.

— Хотел бы я понять, что здесь происходит со всеми нами, — задумчиво проговорил Кейтель, слишком старательно протирая белой бархатной тряпицей свое пенсне. — В такое-то время, господа… — осудительно покачал головой, ни на кого при этом не глядя. — В такое-то время.

— Но, может быть, как раз именно в такое время и следовало бы… — с такой же недомолвкой возразил Роммель.

На склоне лесистой возвышенности они загнали машину в небольшой овраг, а сами, петляя между россыпями кустарника, поднялись на перевал.

— Неужели к Дону вышли? Точно, Дон! Дон, звоны святой Бригитты, — устало проговорил Кульчицкий, опускаясь на колени, чтобы затем обессиленно припасть грудью к глинистой, поросшей какой-то дикой зеленоватой ягодой, кочке.

— Поднимитесь с колен, капитан, это все еще не Висла, — опустился рядом с ним Власевич, редко когда поддававшийся эмоциям.

— Видя перед собой Вислу, я бы не стал подниматься, наоборот, дошел бы до нее на коленях. Только вам этого не понять, поручик, не понять!

Власевич хмельно улыбнулся и, привалившись спиной к старому рассохшемуся пню, закрыл глаза. За время скитаний по лесам России багрово-серое лицо его покрылось таким количеством кроваво-гнойных фурункулов, что превратилось в одну сплошную рану, постепенно расползавшуюся по шее и груди. Эта сыпь вызывала у поручика боль и зуд, которые раньше он стоически терпел, но в последние дни все чаще пытался глушить водкой. Однажды он даже не сдержался и в присутствии Курбатова обронил: «Мне бы немного передохнуть и подлечиться. Это уже не кровь, а сплошная гниль».

«Займемся этим в Берлине, поручик», — холодно ответил Курбатов.

— Мне теперь уже многого не понять, — думал о чем-то своем Власевич, сидя рядом с польским аристократом. Он обладал способностью почти мгновенно переноситься из реального мира человеческого общения в непознанный мир собственного одиночества. — Единственный, кто способен понять решительно все, так это наш подполковник. Поскольку он единственный знает, куда направляет стопы свои.

Справа и слева от них на возвышенность поднимались поручик фон Тирбах и штабс-капитан Радчук, находившиеся как бы в боковом охранении. Каждый раз, когда приходилось передвигаться пешком, диверсанты выстраивались в ромб — с авангардом, боковым охранением и арьергардом, в центре которого всегда оказывался князь Курбатов. Такое построение их пятерки уже не раз позволяло избежать внезапного нападения или случайных встреч, а при мелких стычках у противника создавалось впечатление, что он имеет дело с довольно большой группой. Может, только благодаря такой дисциплине маршевого построения легионерам удалось пройти без потерь от самой Волги.

Однако в этот раз построение нарушил сам командир. Взяв чуть правее острия ромба, он поднялся на миниатюрное каменистое плато и, маскируясь между кроной старой сосны и каменным столбом, немного смахивающим на изуродованного людьми и стихиями идола, осматривал берег реки, которую им предстояло преодолевать.

Дон в этих местах делал крутой изгиб, в излучине которого камыши как бы расступались, и между двумя косогорами появлялись остатки то ли пристани, то ли наплавной переправы. Чуть правее ее чернели пепелища небольшого хутора, теперь уже казавшегося совершенно безжизненным. Зато все пространство у заброшенной переправы продолжало бредить недавними боями: топорщились тупо уставившиеся в небо стволы подбитых полевых орудий, застыли в незавершенном поединке два танка, едва было не столкнувшиеся на плоской вершине холма; могильными холмами рубцевались на солнце брустверы окопов…

«Мы догоняем войну, а война догоняет нас, — старательно выискивал Курбатов окулярами бинокля хоть какие-то признаки жизни на этом омертвевшем предвечернем берегу. — Создается впечатление, что мы появились у Дона, словно возродившиеся из небытия степные тати-половцы. Там, за Доном, недавно сожженная иным врагом русичей земля, по которой теперь уже нам придется пройтись огнем и мечом».

Пока они пробирались Сибирью и потом — до Волги, все воспринималось по-иному. Они шли по территории, занятой красными, где безраздельно господствовали партийные бонзы и агенты НКВД, и потому имели полное право, даже обязаны были сражаться. Но с тех пор, как группа вступила в полосу недавних боев, где в каждом селе всяк уцелевший молился на красноармейцев как на спасителей, Курбатов вдруг почувствовал, что отряд его легионеров по существу превратился в некий тыловой придаток откатывающейся к Карпатам и Дунаю германской армии|. И воспринимают их рейд в лучшем случае как отход осатаневшей группы переодетых полицаев, которых ненавидели пуще немцев лютой ненавистью.

Но что он, Курбатов, мог предпринять? Приказать группе вернуться в Маньчжурию? Он никогда не отдаст такого приказа. А если отдаст — его не выполнят.

Сдаться коммунистам? Но это значит не только самим пойти на гибель, но и дать красным повод утверждать, что белое движение окончательно деморализовано. Отказаться от вооруженной борьбы с властью и перейти на нелегальное положение? Превратиться в шайку уголовников?