Бессмертная история, или Жизнь Сони Троцкой-Заммлер - читать онлайн книгу. Автор: Иржи Кратохвил cтр.№ 13

(Батюшка, разумеется, и не подозревал — об этом знала лишь я, тайная строительница Вены, — что как день начинался, так же он и заканчивался: снова с актрисой Катариной Шратт. Я же сама выстроила из коробочки от чая, излечивающего простатит, знаменитый пятиэтажный дом свиданий — гостиницу «Ориент», за белым фасадом которой среди двадцати пяти изобретательно стилизованных номеров таилось и императорское гнездышко любви, где Катарина из вечера в вечер ласкала под своими распущенными черными волосами хилую птичку-невеличку, давно уже, к сожалению, не похожую на гордого императорского орла, а за окнами тем временем угасал день, очередной день Вены, этой испытательной станции конца света).

Но давайте-ка ускорим темп:

С утра мы еще успели посетить усыпальницу императоров в Капуцинской церкви на Новом рынке, где Габсбурги спят вечным сном и где уже готово ложе и для Франца Иосифа I. Он даже приходит туда каждую неделю примериться к нему и всякий раз на краткий миг, ах, этот сладкий Augenblick [12] , кладет правую ладонь на бесстрастный мрамор, на Ничто, из холодной пасти которого капают слюни, как только это Ничто почует императора.

И, как можно было ожидать, мы поспешили также в венский Железнодорожный музей, где с 1911 года был выставлен паровоз «Аякс» (я старательно вырезала его, руководствуясь фотографией, где батюшка стоял рядом с другими машинистами), старейший паровоз на европейском континенте.

Но я не заставлю вас повторить весь тот путь, который мы тогда совершили, скажу только еще раз, что я постоянно тщательно следила за тем, чтобы мы ни разу не пересекли границ существующего мира, не вышли за пределы торса Вены и не очутились в клубах пыли под моей кроватью, где, кроме всего прочего, нас бы подстерегала мышеловка размером — учитывая наши теперешние пропорции, — с мост через Дунай.

Тем самым, дорогие мои, вы напомнили мне, что кое о чем из своего путешествия в Вену я вам не расскажу, даже если вы станете умолять меня об этом на коленях. Кое-что я сохраню для себя, а именно — как я ходила на берег Дуная, к тому месту, где четырнадцать лет назад произошло несчастье с Бруно. Это, как вы, несомненно, понимаете, мое глубоко личное дело, которое вас совершенно не касается, поэтому позвольте мне постоять там какое-то время в одиночестве, не отрывая глаз от реки, что омывает берега наших сновидений, оставляя по себе розоватую слизь нашей боли (в Вене, этой испытательной станции конца света).

Когда поздно вечером 28 июля 1914 года мы возвращались домой, я не без оснований боялась, что мы не попадем вновь на ту самую стрелку, которая вернет нас в лучший из возможных миров, но эта тяжесть свалилась с моих плеч, едва я увидела фасад дома на окраине Вены с торчавшей из стены огромной картонкой с надписью «Слабительное Петерки — мир вашим внутренностям!»

А когда мы вышли из поезда на вокзале в Брно, город уже был весь обклеен объявлениями, у которых толпились люди. Батюшка подошел к одной такой группке и бросил свой зоркий, как у стрижа, взгляд машиниста на текст.

Император объявил войну, сообщил он нам потом в недоумении. Он пребывал в растерянности. Как это: началась война, а в Вене еще ничего не было известно? Почему они там ни о чем не знали? Разве Брно — рупор Вены?

А вообще батюшка был очень доволен тем, что мы так замечательно успели съездить в Вену. Ведь кто знает, как теперь будет обстоять дело с венскими поездами. «Война — это великое слабительное истории», вспомнил он вдруг, хотя и не смог сразу сообразить, принадлежат ли эти слова Бисмарку, Клаузевицу или завсегдатаю кафе Ульянову-Ленину, которого мы еще вчера застали над шахматной доской в «Кафе Сентраль», и мне это показалось логичным: «Слабительное Петерки — война вашим внутренностям!» Слабительное — это ведь скорее война, чем мир.

Перед сном я извлекла из-под кровати макет Вены и долго в задумчивости смотрела на него. Теперь я его уже никогда не закончу. Потому что Вена, которую я начала строить, с сегодняшнего дня перестала существовать. В этом у меня не было никаких сомнений. Austria delenda est! Я поняла, что когда я поеду туда в следующий раз, то есть на самом деле поеду, это будут уже другая Австрия и другая Вена.

Когда же опять грянул учебный год, война шла уже вовсю, и каждый день перед уроками всех нас выстраивали в школьном дворе, где мы должны были трогательными детскими голосками выводить то же самое, что выводили тогда перед Шенбруном венские школьники:

— Сохрани, Господь наш Боже,

императора и весь наш край!

А после занятий мы снова выбегали во двор и опять пели до изнеможения. И вот так наши голоски каждый день пробивались сквозь густые кроны деревьев, облака и другие атмосферные явления, чтобы — слегка ощипанными — предстать перед ликом Господа. Но, хотя это и были голоса невинных младенцев, Господь, кажется, внимал им не слишком благосклонно, так что за четыре года государь император, его семейство и его генералы проиграли войну, а батюшка приехал с фронта в Галиции на разбитом паровозе, с дурными сновидениями и навсегда изверившимся в любых добрых монархах.

В свои девятнадцать лет я была (о чем свидетельствовали овальные и прямоугольные фотографии в матушкином бархатном альбоме, где-то теперь последние страницы этого альбома? я веду свой рассказ с пустыми руками, ничего-то у меня не осталось, никаких мелочей, связанных с прошлым, все я по дороге порастеряла, все куда-то сгинуло, и об этом я вам, само собой, когда-нибудь поведаю, только не торопите меня, все со временем и по порядку) привлекательной девушкой, студенткой Педагогического института. До того я окончила в Брно частную школу под названием «Весна», где меня обучили всем женским ремеслам и премудростям и превратили — причем, видит Бог, под знаком Светоча, чей гигантский барельеф до сих пор красуется на фасаде моей бывшей школы, — в замечательную повариху, для которой мешалка и половник являлись символами королевского достоинства, а кроме того, в этой же самой «Весне» меня обучили нескольким балетным па, припомнив которые, я, очевидно, должна была бы однажды подтанцевать к своему брачному ложу, а к моим немецкому и русскому добавились еще основы французского, столь необходимые возле корыта и валька, к урокам же игры на фортепиано, взятым мною у мадам Бенатки, — умение перебирать струны лютни, так что, милые мои, когда Педагогический институт внушил мне вдобавок еще и некоторые идеи всемирно известного педагога Коменского, в моей голове они самым странным образом ужились с общественным катехизисом Гута-Ярковского и всемирным кулинарным евангелием кухарки-патриотки Магдалены Добромилы Реттиг.

В тот год, первый год после окончания войны, у меня состоялось — тоже первое — серьезное знакомство. И поскольку все развивается естественным путем и одно всегда взаимосвязано с другим, меня нимало не удивило, что я свела близкое знакомство как раз с тем, кого встречала уже в детстве, а именно — с Любомиром Горачеком из деревни Книнички, к родителям которого мы до войны ходили за свежатиной. Потом я с Любошем долго не виделась, и вот спустя годы мы встретились на грандиозном общественном мероприятии той первой зимы свободной Чехословацкой Республики, на учительском балу в брненском Клубе. Любош был в то время помощником учителя, то есть учителем in spe [13] , который пока лишь помогал и подменял старших коллег, однако же он надеялся, отыскав в своем ранце маршальский жезл, в один прекрасный день превратиться в уважаемого профессора гимназии.