Дублинеска - читать онлайн книгу. Автор: Энрике Вила-Матас cтр.№ 22

Как в сумерках, когда сгущается тьма, мы остро нуждаемся в живой душе рядом, так на рассвете нам нужно вспоминать, что у нас еще есть цели в жизни. Нью-Йорк в этом смысле отвечает всем требованиям, это идеальное топливо, чтобы продолжать жизненный путь. Самое приятное и одновременно самое странное воспоминание об этом городе, где Риба побывал дважды и куда, как он думает, ему предстоит вскоре перебраться, связано у него с вечером, проведенным в доме Сири Хустведт и Пола Остера. Он отправился туда в сопровождении юного Нетски. Этот вечер врезался ему в память по множеству причин и, в частности, потому, что ни разу после этого он не вышел из дому вечером. Это было его собственное решение, он хотел таким образом избежать соблазнов ночной жизни и в особенности – выпивки, а значит, позаботиться о собственном здоровье. Для Остеров он сделал исключение, но больше себе не потакал. Он до сих пор прекрасно помнит, как в день «большой поблажки» они с Нетски неспешно вышли из бара в музее Моргана на Мэдисон-авеню, двинулись в сторону Бруклинского моста и шли по нему полтора незабываемых часа. Он убедился в правоте своих барселонских друзей, утверждавших, что, идя пешком по мосту, можно почувствовать весь город.

– Когда пересекаешь мост от Манхэттена до Бруклина, – сказал ему Нетски, – будто в другой мир попадаешь. Очень люблю этот мост. И посвященные ему стихи самоубийцы Харта Крейна люблю тоже. Здесь я всякий раз чувствую себя счастливым. Мне очень здесь хорошо.

Шагая по мосту, Риба не мог не вспомнить себя в молодости, он тогда мечтал попасть в Нью-Йорк и тысячу раз пройти из конца в конец этот мост, связанный у него в сознании с Солом Беллоу, только что приехавшим сюда и тут же ощутившим себя хозяином мира. Много лет спустя один из друзей Беллоу, бывший рядом с ним в этот великий момент, рассказывал об этом так: «Я увидел, как, стоя на мосту, он окинул город взглядом, исполненным удивительной любви к людям. Было видно, что в это мгновение он словно пытается измерить скрытые силы всего сущего во вселенной, ощутить всю мощь мира, чтобы ей противостоять – он ждал, что мир заговорит с ним, и пообещал себе большое будущее».

– Знаешь, мне тоже очень нравится идти по этому мосту, – сказал он Нетски.

После чего, не упомянув Беллоу, рассказал, что идти пешком в Бруклин означало для него снова искать скрытые древние силы и призывать свою юность – время, когда он еще ждал, что однажды мир сам пойдет ему навстречу.

– Ты считал, что мир сам придет к тебе? – переспросил юный Нетски и хохотнул. Нетски уже несколько лет жил в Нью-Йорке, но ему ни разу не приходило в голову ничего подобного.

Тихие улочки привели их в викторианский Парк-Слоуп. Бруклин впустил их в себя, и они ощутили особую, только ему присущую атмосферу. Покуда они шли, Нетски говорил, что это непостижимое место имеет обыкновение проникать куда-то под кожу и оставаться там навсегда. Бруклин, говорил Нетски, это что-то вроде золотого запаса вселенной, и покуда в других местах расовое и национальное разнообразие может стать источником конфликтов, здесь царит гармония, а здешний ритм гуманнее и старше манхэттенского. Это великое место, закончил Нетски.

Они заходили все дальше, углублялись в Парк-Слоуп, приближаясь к дому из красного кирпича, трехэтажному «браунстоуну» [22] Остеров, больших друзей Нетски.

Риба и не подозревал, что в этом бруклинском доме его поджидает счастье, которое он так тщетно искал в свою первую нью-йоркскую поездку. Оно обрушилось на него внезапно, когда в полночь он вдруг сообразил, что сидит в гостях у Остеров, в своем чудесном городе. Мог ли он желать большего? Остеры были для него живым воплощением Нью-Йорка, а он был у них дома, в самом центре мира.

Ощущение счастья было невыразимо острым и чрезвычайно похожим на то, которое он столько лет испытывал во сне. Казалось, все нарочно сложилось так, чтобы это мгновенье стало для него высшей точкой существования. И тут с ним случился конфуз. Видимо, из-за разницы во времени, несмотря на переполнявшее его счастье, он не сумел удержать зевоты, и хотя пытался прикрываться рукой, выходило только хуже. Плоть и дух существовали в этот момент по отдельности и говорили на разных языках. И видно было, что тело с его сигнальной системой полностью отключено сейчас от упивающейся счастьем души. «Когда дух возносится, тело преклоняет колени», – говорил Георг Кристоф Лихтенберг.

Он никогда не забудет минуты, когда его потянуло начать извиняться, объяснять, что на самом деле зевота, как он недавно прочитал в одном журнале, вовсе не означает, что зевающему скучно или хочется спать, напротив, это попытка проветрить мозг и таким образом стать еще бодрей и еще счастливей, чем прежде. Он часто вспоминает этот эпизод, и вспоминает, как он понял, что лучше не пускаться в объяснения и не усложнять ситуацию, и как следом он опять не удержался от зевка и был вынужден прикрыть обеими руками оскоромившийся рот.

– Хочешь оставить задаток? – спросил у него Остер.

Он не понял вопроса ни тогда, ни в последующие дни. Говорили они по-французски, и он решил, что проблема в языке или он плохо расслышал слова Остера. Но Нетски уже несколько раз подтвердил, что он все услышал правильно, что Остер и впрямь спросил, не оставит ли он задатка.

Может быть, Остер имел в виду, что он оставит воспоминания о своих зевках в качестве залога за аренду? Но за аренду чего? Их браунстоуна? Знал ли Остер, что его гость больше всего на свете хотел бы пожить в этом доме? Может быть, Нетски ему разболтал?

Несколько месяцев подряд он мысленно возвращался к странному вопросу Остера, но так и не сумел разгадать, в чем тут дело. До сих пор, когда он дожидается на остановке автобуса или сидит перед телевизором, у него в ушах нет-нет и прозвучат эти необъяснимым образом наэлектризованные слова:

– Хочешь оставить задаток?

На Ю-тубе он обнаруживает видео, где Боб Дилан, совсем еще мальчишка, поет с Джонни Кэшем That’s allright Mama, и со смесью удивления и любопытства смотрит на прославленного Кэша – у звезды на лице написана полнейшая покорность судьбе, словно бы в тот день у него не было другого выхода, как только смириться с неожиданной компанией юного гения, без разрешения выпрыгнувшего на сцену.

Риба видит, что Кэша будто бы и не беспокоит присутствие мальчишки Дилана, но, может быть, в глубине души он спрашивает себя, за что ему это, почему он должен петь вдвоем с приклеившимся к нему талантливым юнцом. Намерен ли маленький Дилан превратиться в его ангела-заступника? Или, может, он станет внезапным хранителем его, Кэша, наследия?

Он думает, что нечто похожее происходит между ним и Нетски, которого он несколько месяцев ошибочно принимал за гения – того, что он безуспешно искал среди молодых писателей. Поняв, что хотя Нетски очень одарен, а все же не гений, Риба смирился и принял друга таким, каков он есть, – а был он и без того хорош. Пусть он и не литературный гигант, за которым охотился Риба-издатель, но в нем заметна вспыхивающая наэлектризованная невротическая творческая энергия. И этого более чем достаточно.