Маркиз улыбнулся ей, и она ответила тем же, чувствуя, что щеки пылают все сильнее.
Габриэль откинулся на подушки и закрыл глаза, скрестив руки на груди и закинув ногу на ногу. Пенелопа сдержанно вздохнула. Она не имела ни малейшего представления, о чем он сейчас думает, но была благодарна за то, что он не придал этому эпизоду особого значения. Вероятно, они даже смогут и впредь общаться, словно ничего не произошло. Пенелопа надеялась на это всей душой.
– Пен? – окликнул ее Габриэль, приоткрыв один глаз. – Ты всех своих бывших солдат лечила поцелуями или только меня?
– Я… что?! – возмущенно воскликнула она. – Нет! Разумеется, нет!
Он закрыл глаз и добавил:
– Значит, только меня.
Пенелопа готова была поклясться, что уголки его губ приподнялись в улыбке. И она поняла: забывать случившееся он не намерен.
Габриэль не знал, как долго притворялся спящим. Все это время он думал о Пенелопе: представлял ее сидящей на его коленях, с приподнятыми до талии юб… Боже! Ее губы слаще всего, чего когда-либо касался его язык! Он никогда не забудет этого вкуса. Как никогда не забудет и ее движений, ее томных стонов и вздохов.
Не то чтобы он жаловался, но какого черта его так волнует все это?
Габриэль помнил, как она пыталась привести его в чувства, ее голос звучал словно из тьмы, сквозь туман он ощутил ее умиротворяющие прикосновения… А потом она поцеловала его, разжигая в теле огромный костер, пламя, уничтожающее все, кроме нее. И если бы она не взяла себя в руки…
Он издал чуть слышный стон и слегка поерзал на месте, стараясь усесться так, чтобы Пенелопа не заметила его вожделения.
– Не надо притворяться спящим…
Габриэль открыл глаза и взглянул на нее. Она привела себя в порядок, уложила в прическу волосы – он чувствовал, как она собирала шпильки с пола. Будь Габриэль джентльменом, он помог бы ей. Однако он не стал, ибо больше не доверял самому себе.
О боже! Даже сейчас, в этом скучном черном платье Пенелопа была невообразимо привлекательна. Габриэль задержал взор на уголках ее губ, приподнятых в скупой улыбке. Он представил язык, скрывающийся за этими губами…
– В конце концов, это был всего лишь дружеский поцелуй, ведь так?
Габриэль взглянул ей в глаза. Пенелопа по-прежнему улыбалась, но улыбка казалась фальшивой. Он видел, что ее переполняют стыд и смущение.
Обдумывая ответ, он выпрямился на сиденье. Сказать ей, что этот поцелуй был далек от дружеского? Да и по тону самой Пенелопы было понятно, что она совсем так не считала.
– Я просто хотела сказать, – продолжила она, не дождавшись ответа, – что нам не следует придавать этому какое-то особое значение.
– Хм-м, – промычал Габриэль задумчиво. Он согласился бы с Пенелопой, но, черт возьми, это был самый волнующий поцелуй в его жизни, и он не хотел притворяться, что его никогда и не было. – А как нам следует это расценивать?
– Ну… – Пенелопа нервно сглотнула. – Сам знаешь.
Он в удивлении приподнял бровь, демонстрируя полное непонимание, и щеки спутницы запылали. Пенелопа лихорадочно теребила ткань платья. Возможно, он слишком жесток к ней, но наблюдать ее волнение было настоящим наслаждением. Ведь, стало быть, его поцелуй для нее тоже значит нечто большее и, несомненно, на всю жизнь оставит в ее душе неизгладимый след. Только вот Пенелопа в отличие от Габриэля хотела все забыть и как можно скорее.
Она выпрямила спину и поджала губы.
– Если уж тебе так важно знать, что это было, то давай остановимся на внезапном влечении.
Габриэль прищурился, не отводя взгляда от Пенелопы.
– И нам не в чем винить себя, – неправильно поняв его реакцию, принялась объяснять она. – Мы молоды, свободны и… сейчас довольно тяжелое время для нас обоих. Так что все вполне естественно.
– Естественно, – протянул он. Ну конечно, сейчас это казалось естественным. Они сидели так близко в этой крошечной карете, Габриэль вдыхал манящий аромат ее тела – мандарина и ванили. Такой сладкий и дурманящий, как и женщина, которая его источала. И именно он заставил Габриэля…
– И все же это было ошибкой, – сказала Пенелопа. – И это больше не должно повториться.
Габриэль скрестил руки на груди, откинувшись на подушки. Тон спутницы был убедительным, а выражение лица – строгим, насколько это можно было разглядеть при столь приглушенном освещении. И как она подобрала слова… Она хотела убедить его? Или себя?
– Не должно? – уточнил он. – Или не повторится?
Распознав намек, Пенелопа кратко выдохнула.
– И то и… другое, – ответила она.
Но Габриэль не смог сдержать легкой улыбки. Пенелопа могла притворяться сколько угодно, но чем больше она играла, тем больше сама запутывалась: она ведь хотела его. Его. И он никогда не поверит в эту ерунду про внезапный порыв. Она пыталась убедить саму себя, но Габриэль прекрасно понимал: это самообман.
Он должен был перестать думать об этом. Впервые за последние месяцы он почувствовал в себе… силу. Ту самую, что ощущал прежде. Ту самую, что просто обязана быть у мужчины его статуса. И что более важно, Габриэль больше не находил в себе других чувств: безнадежности, безысходности. Жалости к себе. Душевного дискомфорта. Что же до последнего, то Пенелопа сейчас, пожалуй, ощущала его сильнее, чем сам Габриэль еще недавно. Или по крайней мере так же. И ему было приятно это знать.
– Мимолетный порыв. И в этом нет ничего… – Пенелопа осеклась, стараясь подобрать слова. – Никакой близости между нами. И это никак не относится к твоему лечению.
– Вот как… – Разговор забавлял его все больше. – Я-то думал, ты практикуешь именно такой метод – лечение близостью. Чтобы я открыл тебе свою душу, и все такое.
– Душу – да. Но ничего более, – сухо уточнила она, но Габриэль не смог сдержать смех – бурный хохот сразил их обоих, наполняя весельем маленькую угрюмую карету. – Я серьезно, Габриэль, – пыталась отдышаться Пенелопа, однако ее тону недоставало твердости.
– Знаю, Пен, – признал Габриэль. Но никаких обещаний он ей не давал. За всю жизнь он еще ни разу ни чувствовал себя таким беззаботным, таким живым. Словно его прошлое осталось в Викеринг-плейс, а неопределенное будущее переполняли не только страхи, но и надежды. Что бы ни говорила Пен, никогда прежде он не был столь близок к тропе, ведущей к счастью.
Но даже от этой незначительной уступки Пенелопе стало значительно легче на душе. Она заметно расслабилась, и весь остальной путь до Сомертон-Парка они провели за легкой непринужденной беседой. Пен, обычно не слишком разговорчивая, теперь болтала без умолку – лишь бы избежать вопросов о том поцелуе.
Габриэлю всегда нравился ее голос. Он мог слушать ее часами. И теперь, слушая рассказ о близких Пенелопы, он наслаждался ее простой улыбкой и завидовал тому крепкому и теплому чувству привязанности, которое она испытывает к своей семье. Бромвичу показалось странным, что Пенелопа не единожды упоминала, какая замечательная женщина леди Стратфорд. Казалось, она была уверена: ее кузина поможет ему даже больше, чем она сама. Глупышка! Неужели она не понимает, что Габриэль обрел надежду лишь благодаря ей, Пен?