Если б мы не любили так нежно - читать онлайн книгу. Автор: Овидий Горчаков cтр.№ 86

— Данке! — сказал фон дер Ропп. — Я так примерно и понял это послание. Поляки перевели его на многие языки, а вот эту английскую бумагу кто-то подкинул в наши светлицы — видно, ваш дядя не прочь переманить и моих рейтар. Хорошо хоть, что он набирает войско против турок, но ведь и с Москвой Сигизмунд не останется в «вечном» мире. Как бы вам не повстречаться с дядей в бою.

— Вы отлично знаете, — сухо заявил Лермонт, — что я никогда не подниму свой клеймор против соотечественников.

— Всякое может случиться, — туманно пробормотал Ропп.

С 1622 года аглицкое посольство в Москве стало получать первые еженедельные печатные, а не рукописные газеты из Лондона. Галловей снабжал этими газетами Лермонта. В посольстве с архитектором считались. Крайне редко сообщали эти газеты о шотландских делах, и каждое такое сообщение, разумеется, ходило из уст в уста и скоро становилось общим достоянием всех шкотов в Москве.

В 1623 году дело царской невесты снова всплыло наружу. Царь никак не мог забыть свою любовь к украденной у него невесте, увезенной от царских очей в Нижний Новгород, уверял всех, что болеет постоянно и сохнет от тоски по ненаглядной Машеньке, а окаянные братья Салтыковы, его двоюродные братья, обнесли, оговорили ее, измыслив некую прилипчивую и гадкую хворь у нее. Лермонту впору было перекреститься. Но за Салтыковых стояла упрямая царева мать — великая старица инокиня Марфа Ивановна. Она и слышать не хотела об этой распутной Маруське Клоповой. Нет, не чета эта девка ее царственному сыну! Но тут во все это дело вмешался Святейший патриарх, отец Царя, взвинченный Феодором Ивановичем Шереметевым, соперничавшим с Салтыковыми за власть при царском дворе, повелел он Шереметеву, взяв с собой Чудовского архимандрита Иосифа, ясельничего Глебова, [87] дьяку Михайлову и придворным лекарям Артемию Дню, Валентину Бильсу и Балсырю отправиться в Нижний Новгород и там удостовериться в здоровье царской невесты. Поехал со шквадроном и Лермонт, дабы охранять в пути великих послов обоих Московских Государей. Здоровье невесты, как увидел Лермонт с первого взгляда, было завидным. Так само порешили единодушно и заморские лекари. Вот только прыщики покрыли ее ангельское личико, да это до свадьбы или уже наверняка после нее заживет. Но нашла коса на камень. Инокиня отказывалась подчиниться патриарху и Государю всея Руси и сыну своему, Царю всея Руси! Старица Марфа Ивановна, узнав, что Государи без ее ведома взяли да выслали из Москвы в самые дальние вотчины ее племянников, кровную родню Салтыковых, поклялась, что ноги ее сына у нее не будет, коли Царицей станет эта противная холопка Хлопова! И обескураженному Шереметеву пришла царская грамота, что «Царь-батюшка Марью Холопову взять на себя не изволили». Чудовскому архимандриту оставалось только сказать: так орлица старица, слабая женщина, отрешившаяся от всего мирского, взяла верх над обоими самодержцами, чьим символом был двуглавный орел! Конечно, это только наглядно показывает, какой еще слабый и неоперившийся был этот орел российского самодержавия, лишь недавно вылупившийся из романовского яйца. Но вот странное дело: объяснить, почему именно в следующем, 1624, году сосватал Царь Михаил еще одну Мэри, дочку князя Владимира Тимофеевича Долгорукого, как-никак потомка основателя Москвы. И эта Мэри тоже, по свидетельствам очевидцев, ныне утраченным, строила глазки тридцатилетнему шкотскому красавцу. Кто знает, может, то проснулся в этой британской Марусе зов британской крови — ведь она была прадщерью короля Гарольда Английского. В 1624 году «Майкл» обвенчался с ней в Успенском соборе, в Кремле, и Мэри-Маруся, став Царицей, тем не менее нашла глазами Лермонта и улыбнулась ему глазами, только ему, при выходе из храма.

Король Иаков умер! Эту весть принес Крис Галловей, притащивший штоф водки и бочонок пива, чтобы выпить за помин королевской души.

— Как говорят русские, наш Иаков приказал долго жить, — ораторствовал зодчий. — Скончался в зрелом возрасте, пятидесяти восьми лет, мало что прибавив к славе своего дома за столько лет царствования. Зато самый был везучий из невезучих Стюартов. Первый из них, Роберт II, правда, тоже умер своей смертью в 1390 году, зато Роберт III умер с горя, Иакова I убили, Иаков II погиб при взрыве пушки, Иаков III также пал от руки убийцы, Иаков IV испустил дух в битве на Флодденском поле, Иаков V умер от разбитого сердца, проиграв войну англичанам, и мать Иакова VI, Марию Стюарт, казнил английский палач…

— А отца, лорда Дарнлея, предательски убили свои же дворяне, — прибавил к этому мартирологу Лермонт. — У нашего Иакова были причины ненавидеть оружие, войну, кровопролитие. Но что ждет его наследника Карла I?

— Король умер, да здравствует король! К несчастью, старший сын Иакова Генрих умер юношей. Говорят, из него мог бы получиться король не хуже Иакова V, у которого сенешалем был твой предок. Младший сын Карл, увы, талантами не блещет, но на редкость упрям и своеволен. Опасаются, что он вовсю будет проводить политику отца, направленную в противовес воли шотландского народа на полное слияние английской церкви с нашей. Говорят, он стоит за самовластие, ненавидит парламент, поведет борьбу с ним за власть. Что ж, чем хуже, тем лучше: это дорого обойдется новому королю…

Крис Галловей вспомнит об этом своем пророчестве, когда в 1649 году рухнет монархия в Англии и Шотландии и покатится с плахи голова Карла I…

Свадебный пир был так умопомрачительно роскошен, что опустела, наполовину, наверное, все еще скудная царская казна, разоряемая войнами. Но двор, закатывая пиры во время чумы, не много думал о том, что будет он платить за новую войну. При дворе шла своя скрытая и злобная, полная жестокости и измен крысиная война. После смерти князя Феодора Ивановича Мстиславского, первого боярина, не оставившего заметного следа, хорошего или дурного, в русской гиштории, Шереметев еще больше укрепил свое положение при дворе, хотя после возвращения блудного отца патриарха из польского плена он был временно отставлен от государственных дел и Филарет Никитич так рассердился на него за многие его службы в отсутствие его, что в одном письме к Царю он даже вычеркнул его из перечня своих приятелей. И тем не менее на царской свадьбе Шереметеву было указано «быть у постели» Царя вместе с давним своим дружком князем Владимиром Тимофеевичем Долгоруковым, с коим торговал он Московией в лихолетние времена семибоярщины, и Шереметев, и Долгоруков были деятельными членами этой продажной боярской семерки. Когда эти государственные мужи, играя роль постельничих, стлали по обычаю вместе со своими женами, бывшими у постели Царицы, атласы к царской подклети, где находилась опочивальня, приятели повздорили так сильно, что Долгоруков даже бил челом Государю на Шереметева, жалуясь горько на его «недружбу», причем на похмельном лице его красовались синяки и шишки. Видимо, Шереметев под влиянием паров мальвазии, кою выпил он сверх меры с горя, не сдержался, что было на него совсем не похоже, и дал волю рукам, мстя другу боярину за то, что он, а не Шереметев ввел свою кобылку в царское стойло.

Но Царь не наказал Шереметева, а наоборот, уезжая в очередной осенний поход к Троице, оставил его, как обычно, «ведать» Москву.