Если б мы не любили так нежно - читать онлайн книгу. Автор: Овидий Горчаков cтр.№ 44

А Михаила Борисович Шеин взял и поцеловал его руку.

И Джордж Лермонт, который видел эту сцену, сидя на коне близ царской кареты, подумал, взволнованный этой исполненной драматизма сценой: «Боже, какая жалость, что у этого народа нет еще своей мирской исторической живописи! Какая картина могла бы родиться на свет!»

Но и Джордж Лермонт не мог тогда понять весь потаенный смысл сцены, в коей впервые противопоставил себя Михаила Борисович Шеин и Царю, и всему двору его, и боярам, и даже святой православной церкви!

Конец у этой гиштории, проливающий яркий свет на нравы начетчиков и догматиков православной церкви, вышел весьма поучительный. Собор во главе с митрополитом Ионою осудил еретика на заточение в Новоспасском монастыре и наложил на него епитимию в тысячу поклонов. Монахи-палачи ставили его в дыму на полатях, били и мучили, отливая водой из ушатов, когда падал он без памяти от побоев и удушья. Но тут прибыл в Москву по зову варшавского узника патриарха Филарета иерусалимский патриарх Феофан, приехавший по нищете греческой церкви за русской милостынею. Его временно, до возвращения Филарета, поставили в патриархи. По наущению Шеина его спросили: «Есть ли в священных греческих книгах прибавление „и огнем“?». И умудренный грамотою архипастырь отвечал: «Нет, и у вас тому быть никак не пригоже». Почесали святые отцы затылки, собрали собор, восемь часов препирались в долгом и сильном споре. Упрямый Иона и другие горланы дерзнули пойти против самого иерусалимского патриарха! Порешил собор дожидаться Филарета, а Феофана просить посоветоваться по сему наиважнейшему для веры делу со вселенскими патриархами и добраться до наипервейших древних переводов. Многострадального же Дионисия, который никогда и от неверных ляхов не знавал таких мучений и унижений, как от своей собственной церкви, который отвел душу, обличая на соборе всю братию, отправили в прежнем сане архимандрита в Троице-Сергиев монастырь.

Дионисий умел помнить добро и до конца жизни молился за боярина Михаилу Васильевича Шеина. А у Царя и бояр тоже была крепкая память. Особенно у князя Трубецкого и Шереметева.

В августе 1617 года свейский король стянул к Пскову шестнадцать тысяч своих войск. У русских вместе с наемниками ратных людей было, наверное, вдвое меньше. Но им помогал весь Псков. Морозов, родственник Шеина, клялся, что Псков будет держаться не хуже Смоленска. И он сдержал свое слово, хотя пришлось Пскову туго. В Ржеве собирал войско боярин Феодор Иванович Шереметев с товарищем своим князем Василием Петровичем Амашуковым-Черкасским. Время шло, а они не приходили со своею ратью «на помочь» Морозову в Псков, говоря, что им удалось пока поставить в строй всего четыре с половиной тысячи воинов. Морозов кричал, что Шереметев боится свейского короля и нарочно мешкает в Ржеве. Хорошо зная полную междоусобиц историю родной Шотландии, Лермонт легко мог догадаться, что между русскими боярами свирепствовало то же извечное соперничество, что и между шотландскими танами-феодалами и между эрлами и герцогами. На беду свою он узнает не только из истории, но и на собственном опыте, до каких столпов доходило это ревнивое соперничество между князьями боярами на Руси, сплошь и рядом заставлявшее их забывать о кровных чаяниях родины.

На этот раз, как уверял всех и каждого Морозов, Бог покарал Шереметева и Амашукова-Черкасского, наслав на них летучие отряды пана Лисовского, снискавшего себе еще в Смуту самую темную славу беспощадного хищника. Шесть недель отчаянно отбивался Шереметев, сам в свою очередь взывая к Москве о помочи. А на Москве колобродили братья бояре Салтыковы, племяши великой старицы Марфы Ивановны, матери Царя, а с ними и князь Алексей Никитич Трубецкой, перехватывали гонцов, утаивали шереметевские листы, радуясь и ликуя, что Шереметев с Черкасским угодили в западню, и моля Бога, чтобы он дал вору Лисовскому разделать под орех самых главных их врагов при дворе. А когда наконец сторонники и сродники Шереметева и Черкасского пробились к растерявшемуся Царю и вырвали у него указ о посылке на помочь Ржеву князя Михаила Петровича Барятинского, сей князь счел за лучшее отсидеться в кустах, пока Лисовский, ограбив всю округу, не снял осаду.

— Вот так и воюем мы на Руси, — сокрушался Морозов, — пока правят бояре при Царе-несмышленыше! А ведь на земском соборе сам среди первых голос за него подавал…

Под стенами Пскова погиб тогда ближайший к свейскому королю и любимец его генерал Эверт Горн. Со свеями приходилось куда трудней, нежели с ногаями. Свейские рейтара славились как лучшие в мире, у них были громадные кони-битюги, и они были облиты с головы до ног непроницаемой сталью. Один такой «джаггернаут», гремя и бряцая, налетел на берегу реки Великой на девятнадцатилетнего Лермонта. Не увернись он, похоронили бы его, шкотскую детину, в Детинце — Псковском Кремле. А он не токмо увернулся в последнее мгновение, но нанес неповоротливому свейскому рейтару такой удар по черепозданию своим ошеломляющим клеймором, что тот с железным грохотом рухнул с коня, доказав-таки, что он не припаян к нему, как казалось Лермонту. Досталась от покойника Лермонту великолепная кираса миланской работы. На досуге Лермонт ходил по Детинцу, изучал Псков, бывший младшим братом Великого Новгорода со своим большим и малым вечем. Поболее ста лет назад подчинил себе вольный Псков Великий князь Московский Василий III, велевший вечу «не быть». Отзвонил свое вечевой колокол Пскова, убрали его неизвестно куда по указу из Москвы.

Все это было, по мнению Лермонта, достойно всяческого сожаления, но разве устояли бы Новгород и Псков в одиночку против Швеции — великой североевропейской державы, властвовавшей на всем Балтийском море!

Только в Пскове узнал он, что его прежний владыка — король Польши Сигизмунд III родился внуком короля Швеции Густава Вазы. В тугой и запутанный узел переплелись тогда европейские династии, что отнюдь не мешало им постоянно и с истинно родственным задором драться друг с дружкой. А вот тебе по черепозданию, братец. А получай-ка, дядя родненький, под дых!

— Вот и чудесно! — заметил, выслушав Лермонта, шкотский рыцарь Эдвин Брюс. — А то бы нам, беднягам, пришлось довольствоваться не военной добычей, а московским тощим жалованьем!

И он стал хвастать трофейным золотым кольцом с крупным изумрудом.

Ратные труды Лермонта и рейтар не пропали даром. В 1617 году Москва заключила при посредничестве Англии и Голландии «вечный мир» с Густавом Адольфом, уступив шведам весь приморский край и виды на Балтику, зато взамен получив обратно по Столбовскому миру Новгород, Порхов, Старую Руссу, Ладогу, Гдов.

В полку говорили, что «кто, как не Бог» непременно отметит победу русского оружия совокупно с наемными щедрыми пожалованиями и наградами. Но эти ожидания, увы, были обмануты. Даже самой жалкой прибавки к жалованью не получили рейтара, сражавшиеся за Царя Михаила против своих же братьев протестантов!

Галловей, побывав в английском посольстве, пришел к Лермонту с новостью: король Иаков через четырнадцать лет после отъезда из Эдинбурга в Лондон наконец-то посетил свое шотландское королевство, заявив, что он делает это как лосось, возвращающийся из моря на пресноводное место своего рождения. Весьма двусмысленное заявление мудрейшего из дураков. Встретили Иакова земляки весьма холодно, с первого до последнего дня осаждали его толпы просителей, но он почти никого не принимал.