Если б мы не любили так нежно - читать онлайн книгу. Автор: Овидий Горчаков cтр.№ 117

Казну, отпущенную из Московского Разрядного приказа, привезли московские стрельцы только 10 сентября. Целый месяц, последний летний месяц, просидел Шеин, ругаясь на чем свет стоит. Не сдержался главный воевода, подскочил к армейскому казначею Протопопову, выругался матерно, полоснул его с размаху нагайкой по откормленному дворянскому лицу. В тот же день дьяк Пчелин послал на Москву к Трубецкому цидулю о выходке Шеина. В тот же день Протопопов с багровым рубцом на левой стороне лица, с припухшим глазом и дьяк Пчелин с утра до вечера выдавали, медленно считая и пересчитывая, звонкую монету, месячное жалованье и кормовые полковым казначеям. Первыми получили жалованье наемные немецкие люди: шотландский полковник Александр Лесли, [112] фон дер Ропп, Сазерленд и другие. Всего было роздано 78591 рубль 6 атлын 5 денег.

Поход из Можайска в Вязьму занял более двух недель: с 10 до 26 сентября.

По приказу Шеина отряды донских казаков, татар, чувашей перерезали все дороги за Дорогобужем, не пропуская запасы в занятую поляками крепость и добывая «языков». Эти отряды сбили все заставы и острожки ляхов до самого Смоленска. Шеин лично допрашивал языков. На польском языке он говорил сносно, литовский понимал хуже. В Дорогобуж он тайно переправил грамоты к русским людям, обещая им скорое освобождение и призывая к борьбе против их притеснителей — польско-литовских панов. Отписал ко всем польским и литовским людям Дорогобужа, чтобы они сдали ему город, обещая государево жалованье и свободный пропуск из города с семьями, со всем скарбом на родину. Если же город будет защищаться, сулил его жителям беспощадное и поголовное избиение.

Языки показали, что из-за междуцарствия в Варшаве никто о Смоленске не думает. Крепость не готова к обороне. Разрушенные башни и части стены не возобновлены, запасы всякие не подвезены — бери город-ключ голыми руками. А Шеин со своей голодной, раздетой, безоружной армией не мог и мечтать о скором штурме города его судьбы. И пехоты недоставало, и конницы, и «нетчиков» еще не заарканили в армию.

Дьяки и подьячие Шеина по его приказу отписали за его подписью в селения Дорогобужского и Смоленского уездов, чтобы крестьяне везли припасы для армии и продавали их по хорошим ценам. Всей армии он объявил, что за грабеж, насилие, убийство мирных жителей будут судить виновников по жалобам жителей выборные полковые судьи «вправду и без всякия поноровки». Но приказа этого — голод не тетка — мало кто слушался.

Путь из Вязьмы под Дорогобуж занял у Шеина десять дней, с 2 по 11 октября. Желтые осенние ливни размыли все дороги. И люди и лошади едва тащились. Особенно доставалось лошадям, запряженным в пушки. Много их легло на дорогах Смоленщины. 12 октября сдался князю Гагарину Серпейск.

Шеин считал Дорогобуж ключом к Смоленску, и поляки были того же мнения. Они сильно укрепили этот город, устроили засеки перед ним в глухих лесах с болотными топями, с заболоченными поймами рек Лесна, Угра и Ветьма. Но натиск московских стрельцов во главе с тульским дворянином Григорием Сухотиным и наемников Александра Лесли был так могуч и пушки Шеина так скоро расчистили дорогу от завалов, что враг сдал Дорогобуж и бежал за реку Ужу. Восемнадцатого Шеин отправил к Государю с сеунчем об этой победе полковника Сухотина.

Задержки на пути к Смоленску продолжались. Надо было спешить к Смоленску, а Москва все медлила с присылкой съестных припасов. Листы Шеина Царю оставались без ответа. Тогда Шеин обратился к умирающему патриарху. Лежа на смертном одре, Филарет вызвал к себе сына и велел Царю послать по первому зимнему пути хлебные запасы, принудительно собрав сани со всех светских и духовных воинов. Узнав, что казна почти пуста, Филарет Никитич разбушевался и вновь потребовал, чтобы драли со всех торговых людей пятую деньгу, но разрешил, однако, брать с духовенства, монастырей, бояр лишь доброхотные пожертвования. Вспомнив о бессребренике князе Пожарском, поставил его и надежного чудовского архимандрита Левкия во главе денежного сбора, а хлеб и мясо собирать для войск Шеина поручил князю Ивану Михайловичу Барятинскому и Ивану Фомичу Огареву, [113] тоже доверенным людям.

Лиха беда начало, говорят русские. А начало похода на ляхов, на Запад, на Смоленск, не предвещало, казалось, никакой беды. Всюду к ногам Шеина трепетно ложились пышные, расшитые золотом и серебром, орластые знамена Речи Посполитой. С быстрыми гонцами в Москву, Кремль летели победные репорты и реляции. «Все дороги для пленных ведут в Третий Рим — в Москву!» — писал на бивуаке ротмистр Лермонт, подхваченный, как и все в московском войске, триумфальным ветром с Востока. Забыв о дурных предчувствиях, Лермонт ликовал: в походе сразу сказалась та выучка, та вышколенность, что прошли под его началом шквадроны рейтарского полка!

Двадцать три города, двадцать три укрепленных города с валами и крепостными стенами, с польско-литовскими гарнизонами, с гордыми лыцарями и ландскнехтами, с пушками и пищалями сдались Шеину. Он не считал сотни деревень, монастырей, переправ и бродов. «Двуглавый орел явно одолевает одноглавого!» — писал Лермонт при свете костра. Ему казалось, что эти победы — не только торжество московитян, Шеина, но и его личное, выстраданное им торжество. Не к нему ли он шел всю жизнь, не в смоленской ли виктории было его предназначение!

Во время марша шквадрон ротмистра Лермонта шел в авангарде, прикрывая правый фланг армии, гоня перед собой пикеты польских гусар и улан, отходивших в арьергарде своих сил. У него было около двухсот сабель. Во время штурма крепостей Шеин держал свою кавалерию в сторожевом охранении, берег ее. Сторожевое охранение, как известно, глаза армии. Кавалерия тогда считалась главным и решающим родом оружия, однако Шеин одним из первых полководцев всемерно поднимал роль пехоты и артиллерии.

В пылу боя Лермонт забывал о собственных неурядицах. В приступах, штурмах, атаках не помнил себя. Жил только делом, дышал пороховым дымом и едким дымом этим и жаром объятых огнем крепостей выжигал в душе всю нагноившуюся скверну последних месяцев.

— Не нравится мне Лермонт, — за его спиной невпопад говорил полковник фон дер Ропп. — Клянусь кельнскими чудотворцами, он смерти ищет! И что с ним делается, ума не приложу. Я сам всегда был храбр, но не безумен. Потому и дослужился до больших чинов.

На правом фланге войском командовал воевода Артемий Измайлов, старый, многоопытный военачальник. Только не по душе был он Лермонту — больно крут, мастер бараньего рога и ежовых рукавиц. Холопев и поселян громил почище ляхов.

В бою за Белую погибли семеро рейтаров-шкотов: пять равнинных жителей и два гэла. Трое из них были «бельскими немчинами». Один гэл был из-под Инвернесса, Мак-Дональд, другой с острова Скай, Мак-Леод. Их хоронили по гайлендеровскому [114] обычаю, принесенному в Шотландию, верно, еще кельтами. Их прострелянные пулями тела положили на широкие доски, снятые с телеги. Им закрыли глаза, расправили еще не схваченные смертным холодом руки и ноги. На недвижную грудь каждому положили деревянную тарелку с солью и с землею. Земля у кельтов служила символом тленности, а соль, наоборот, бессмертия. Ирландцы окружили погибших товарищей. Волынщик заиграл похоронный гимн на ирландской волынке. Волынка рыдала и плакала. Гэлы начали танцевать, сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее, и похоронные лица их раскраснелись, как во время сражения. Потом безо всяких молитв убитых предали земле.