Нить - читать онлайн книгу. Автор: Виктория Хислоп cтр.№ 4

Митсос сложил покупки на кухонный стол, бабушка быстро распаковала продукты и принялась крошить и резать. Внук наблюдал за ней, зачарованный тем, какие у нее выходят аккуратные кубики лука и ровные ломтики баклажанов. Катерина проделывала эту работу уже десятки тысяч раз, и теперь это выходило у нее с точностью автомата. Ни кусочка лука не соскользнуло с доски на стол, на клеенку с цветочным узором. Все, до последнего атома, без каких бы то ни было отходов, отправилось на сковороду, над которой поднялся пар, когда овощи зашипели в масле. На кухне Катерина управлялась с такой ловкостью, словно была вдвое моложе, и двигалась легко и проворно, будто в танце. Она, казалось, летала над полом, от старого-престарого холодильника, который без конца трясся и гремел, к электрической плите – ее дверца прилегала неплотно, и приходилось хлопать изо всех сил, чтобы она закрылась.

Митсос засмотрелся на бабушку, а когда поднял голову, то увидел, что дедушка стоит в дверях.

– Скоро будет готово, милая? – спросил он.

– Еще пять минут, и поставлю жарить, – ответила Катерина. – Мальчику же надо поесть!

– Надо, конечно. Идем, Митсос, не будем мешать бабушке.

Молодой человек прошел за дедом в тускло освещенную гостиную и сел напротив него в обитое тканью кресло с деревянными подлокотниками. На спинке каждого кресла лежала вышитая накидка, и на всей мебели белые вязаные салфетки. Перед электрическим камином стоял небольшой экран, а на нем тонкой работы аппликация – ваза с цветами. Всю жизнь Митсос видел бабушку за шитьем и знал, что все это сделано ее искусными руками. Единственным звуком в комнате было ритмичное тиканье часов.

На полке за спиной у дедушки выстроились в ряд фотографии в рамках. Почти на всех были изображены или сам Митсос, или его американские кузены, но находилось тут и свадебное фото – его родители, дядя и тетя. А в одной рамке – парадный портрет бабушки с дедушкой. Трудно было даже сказать, сколько им лет на этой фотографии.

– Надо подождать бабушку, а тогда уж начнем, – сказал Димитрий.

– Да, конечно. Это ведь бабушка даже за мешок бриллиантов отсюда бы не уехала, да? От одной мысли о переезде так рассердилась. Я же не хотел ее обидеть!

– Ты и не обидел ее, – сказал дедушка. – Она просто очень сильно все переживает.

Вскоре Катерина вошла в комнату, а за ней потянулись запахи жаренных на медленном огне овощей. Она сняла фартук, села на диван и улыбнулась обоим своим Димитриям.

– Меня ждали, да?

– Ну конечно, – ласково ответил муж. – Это же и твоя история тоже.

И вот в полумраке гостиной, напоминавшем не то рассветные, не то закатные сумерки, начался рассказ.

Май 1917 года

Сквозь бледный, легкий, словно газовая ткань, туман сверкало море. Приморский город, самый энергичный и самый космополитичный в Греции, жил своей жизнью. Это был город необычайного культурного многообразия, где христиане, мусульмане и иудеи, составлявшие почти равные доли населения, жили бок о бок и дополняли друг друга, словно переплетенные между собой нити восточного ковра. Пять лет назад Салоники перестали быть частью Османской империи и вошли в состав Греции, но так и остались территорией многообразия и толерантности.

Цвета и контрасты этой пестрой этнической смеси отражались в разнообразии нарядов на улицах: тут были мужчины в фесках, в шляпах и тюрбанах. Еврейки ходили в традиционных жакетах с меховой оторочкой, а мужчины-мусульмане – в длинных халатах. Состоятельные гречанки в прекрасно сшитых нарядах с намеком на парижскую высокую моду представляли собой разительный контраст с крестьянками в богато украшенных вышивкой передниках и в платках, носившими из ближайших деревень продукты на продажу. В верхней части города преобладали мусульмане, в приморской – евреи, греки же в основном населяли городские окраины, однако никакой сегрегации не было, и во всех районах жили вперемешку люди всех трех культур.

Поднимавшиеся на холм за огромной полукруглой аркой береговой линии, Салоники напоминали гигантский амфитеатр. На вершине холма, в самой высокой точке над уровнем моря, старинная стена обозначала границу города. Если посмотреть оттуда вниз, прежде всего в глаза бросались приметы той или иной религии. Словно булавки из игольницы торчали десятки минаретов; тут и там по всему городу, широко раскинувшемуся до самого залива, виднелись отделанные красной черепицей церковные купола и десятки светлых зданий синагог. Рядом с этими символами трех процветающих религий попадались и те, что остались с римских времен: триумфальные арки, фрагменты древних стен и редкие открытые площадки, где все еще стояли, словно часовые, древние колонны.

За последние несколько десятков лет город похорошел: кое-где протянулись широкие бульвары, так непохожие на соседствующие с ними старинные запутанные улочки, что извивались, как змеи на голове горгоны Медузы, взбегая на крутой холм, в верхнюю часть города. Появилось несколько больших магазинов, хотя по большей части торговля по-прежнему шла в маленьких, не больше киоска, лавочках – семейных предприятиях, которых тут были тысячи, и все соперничали между собой, теснясь рядом на узких улочках. Помимо сотен традиционных кафенио, были здесь и кафе в европейском стиле, где подавали венское пиво, и клубы, где говорили о политике и философии.

Город был плотно населен. При таком количестве жителей, сосредоточенном в пространстве, окруженном стенами и водой, здесь необычайно сгущались крепкие запахи, яркие цвета и неумолчный шум. Крики торговцев льдом, торговцев молоком, торговцев фруктами, торговцев йогуртом – все они имели свой особый тон, а вместе сливались в один благозвучный аккорд.

Ни днем ни ночью не смолкала в этом городе все та же неизменная музыка. Здесь говорили на многих языках: не только на греческом, турецком, латыни и на языке евреев-сефардов; на улицах нередко можно было услышать и французский, и армянский, и болгарский. Звон трамваев, крики уличных торговцев, регулярные призывы на молитву, выкликаемые десятками муэдзинов, лязг цепей на кораблях, входящих в док, грубые голоса портовых грузчиков, выгружающих на берег продукты первой необходимости и предметы роскоши, чтобы утолить аппетиты и бедных, и богатых, – все это вместе составляло нескончаемую мелодию города.

Городские запахи бывали иной раз не такими сладкими, как звуки. От кожевенных заводов остро несло мочой; в некоторых, самых бедных, районах канализационные воды и гниющие объедки до сих пор сливали в море. А когда женщины потрошили пойманную накануне рыбу, они бросали там же еще теплые, остро пахнущие обрезки, на которые жадно набрасывались кошки.

В центре находился цветочный рынок, где аромат держался в воздухе еще много часов после того, как хозяева киосков закрывали их и уходили домой, а на длинных улицах цветущие апельсиновые деревья давали не только тень, но и испускали самый пьянящий на свете запах. У дверей многих домов буйно разрастался жасмин, и его белые лепестки устилали дорогу, будто снег. Весь день в воздухе плыли ароматы кухни, вместе с запахом жареных кофейных зерен поднимавшиеся от маленьких печурок и разносящиеся по всей улице. На рынке продавцы раскладывали разноцветные пряности – куркуму, паприку, корицу – маленькими островерхими горками, а над кальянами, которые курили возле кафе, висели клубы сладкого дыма.