Призраки вокруг нас. В поисках избавления - читать онлайн книгу. Автор: Джеймс Холлис cтр.№ 29

На архаическом уровне нашей психологической деятельности мы постоянно переносим на вселенную, государство, организацию, брак ожидание того, что мы, наконец, обретем «хороших родителей», которые никогда нас не предадут и не бросят. И, когда горе обрушивается на нашу голову или разочарование портит все наши планы, мы чувствуем, что нас предали, что над нами издеваются, что нас дразнят. Хотя на самом деле мы должны были ощутить призыв к более сложному и полному пониманию вселенной и к произвольности всего, чему суждено умереть. Даже Иисус в самый темный час воззвал к Отцу: «Для чего Ты Меня оставил?». В присущей ему сардонической манере Роберт Фрост написал: «Господи, прости мне мои маленькие шутки над Тобой, и я прощу Тебе большую шутку надо мной».

Если вспомнить о том, что психологический механизм шутки заключается в ее способности высвобождать внутреннее напряжение через катарсическое переживание смеха или, по крайней мере, мрачной ухмылки, то мы поймем, что обладаем крайне творческим способом примирения с предательством. Как однажды сказал Хорас Уолпол [60] , жизнь есть трагедия для тех, кто чувствует, и – комедия для тех, кто думает. Само использование термина предательство по сути является допущением того, что вселенная действует на наших условиях, исходит из наших предпосылок и должна доказать, что она – разумна, так же как разумны мы. Понимание того, что такая позиция – лишь наша проекция на грубую природу, слишком трудно дается, и поэтому мы чувствуем себя преданными. Если же мы изначально не ждем, что «что-то произойдет», то нам будет легче принять все таким, какое оно есть, не позволяя мыслям о предательстве привязывать нас к прошлому.

Поскольку самосохранение есть нечто до мозга костей человеческое, мы склонны создавать апотропаические защиты от грозных и губительных сил природы. Мы проецируем на вселенную (законную, но архаичную) детскую потребность в родителе-охранителе, а потом удивляемся, почему вселенная оказывается совсем не такой. В действительности великая боль всей аврамической теологии (возьмем ли мы ислам, иудаизм или христианство) происходит из противоречия между проекцией образа доброго родителя в виде всемогущего Бога на вселенную и отсутствием ожидаемого результата. Богословская доктрина известная как теодицея специально занимается вопросами примирения, с одной стороны, образа всесильного, любящего и справедливого Бога (imago Dei) и, с другой стороны, всех страданий и несправедливости, царящих в нашем мире. Я в свое время так заинтересовался этим вопросом, что после колледжа некоторое время обучался теологии. Я пережил много приятных и интересных моментов, но понял, что все попытки решить проблему теодицеи были лишь абстрактными рассуждениями и разговорами, не отвечающими требованиям сердца. Как все мы знаем и как говорил Паскаль в XVII веке, сердце рассуждает о том, что неведомо рассудку. Пытаясь найти «разумное» решение, я исходил из допущения, что вселенная укладывается в такой пустяк, как человеческий разум, подчиняется его правилам.

Более того, в то время я совсем не осознавал действительной роли проекций, их способности представлять таинственного другого в виде симулякра нас самих. Антропоморфизм – это наваждение нашего мышления, он приводит к тому, что антропологи и глубинные психологи называют «магическим мышлением». Магическое мышление отражает неспособность Эго различать объективную и субъективную реальность. Вот примеры магического мышления: «Я болен потому, что был плохим, а не потому, что вокруг меня миллионы вирусов» или «Я в отчаянии потому, что я недостойный человек». Как часто мы интернализируем поведение других и этим самым определяем самих себя: «Я таков, как ко мне относятся другие. Я – это моя история». Сколько жизней было загублено из-за подобных субъективных толкований вселенной? Так оно и будет продолжаться, пока мы сами не возьмемся за ум и за дело.

Как отметил итальянский аналитик Альдо Каротенуто:

Обмануть нас могут лишь те, кому мы доверяем. Человек, который ни во что и ни в кого не верит и из страха предательства никого не любит, освобожден от такого рода мучений, но у него – свои проблемы [61] .

Наши требования и наши ожидания виртуально бесконечны, а возможности наших родителей, возлюбленных, партнеров и других людей ограничены, однако разочарование всегда будет расцениваться как предательство. Наши фантазии о предательстве опосредованы наваждениями прошлого. Мы не сможем ничего понять, пока обвиняем себя, других и мир, а не ставим под сомнение исходные ложные допущения.

Призрачная навязчивость прошлого может предать нас также в тот момент, когда мы поддаемся тому, что Фрейд называл навязчивым повторением, а именно мы начинаем постоянно воспроизводить свою историю, снова и снова проживать самые мучительные ее эпизоды. Подумайте, как много ваших знакомых обрели в браке то, от чего на самом деле хотели убежать. Редко ли мы возвращаемся в прошлое каждый раз, когда делаем одно и то же в настоящем? Как трудно постоянно держать в голове слова Сёрена Кьеркегора: «Мы понимаем прошлое, а живем будущим»! Если честно, чаще мы все-таки живем будущим, оставляя его на откуп прошлому с его навязчивыми повторениями. Почему мы поступаем именно так? Опять же, находясь перед лицом некоего глобального императива, мы склонны его воспроизводить – служить фрактально повторяющемуся сценарию, бежать от него или его изменять. В любом случае мы остаемся вассалами старого деспотичного порядка, особенно, если он продолжает быть неосознанным, потому что мы служим деспотичным императивам прошлого, а не естественным импульсам и инстинктам. Репликация, воспроизведение гештальта означает подчинение навязчивому повторению. Бегство от него можно считать реактивным образованием, а поиски чего-то противоположного никак не отдаляют от силы притяжения изначального текста. Иногда мы пытаемся решить проблему путем молчания, избегания аналогичных ситуаций или веры в то, что можем что-то исправить. (Этот последний тип реакции бессознательно присущ почти каждому психотерапевту, который пытается бороться с прошлым, переходя от пациента к пациенту). Таким образом, человек, который имел опыт переживания навязчивого родителя, будет связывать свою жизнь с таким же типом личности (отношения, конечно же, будут выстраиваться немного по-другому, и этого будет достаточно, чтобы ввести сознание в заблуждение), или избегать всякой близости, или погрязнет в поверхностных отвлечениях и развлечениях. Какова бы ни была модель, человек в любом случае будет во власти архаического имаго, которое было интернализировано и впитано как часть старого, дрожащего под ногами настила, на котором стоит и пытается балансировать наша сознательная жизнь.

Так же, как в случае с виной, любые ожидания предательства, попытки защититься от предательства неизбежно привязывают человека к прошлому. Единственное противоядие от этого патологического наваждения – это, как ни парадоксально, погружение в новые отношения, новые события, новые опасности. Однако и они приводят к разочарованию и ощущению, что тебя предали, развивая в человеке чувство жертвы. Если же мы не хотим снова рисковать, то отстраняемся от любого типа близких отношений. Мы должны понять: «Назвался груздем, полезай в кузов», иначе мы не даем затянуться изначальной ране. Парадокс пары предательство/вина в том, что одно подразумевает другое, одно не существует без другого. Без доверия нет глубины; без глубины нет подлинного предательства.