Пат барабанила в дверь и кричала:
— Откройте, Анри, это я, Пат! Патрисия!
Мамаша Пампин внизу, у лестницы, вполголоса давала комментарии своей сообщнице:
— Ее зовут Пат. Это, во всяком случае, не христианское имя.
К счастью, старая квартира Плантэна была более просторной, чем стандартные жилища, где спят вчетвером на одной кровати и четверо под нею. Газ еще не мог заполнить всю его комнату, удаленную от кухни, и Анри начал понимать, что смерть торопится не так, как он. Он вдыхал с наслаждением, но достиг только стадии сильной мигрени, когда раздались удары Пат в дверь. Когда он узнал ее тревожный голос, он чуть было не провалился в спасительный обморок. Однако какой-то обрывок мысли помешал ему это сделать: этот голос был не похож на голос женщины в гневе. Но если Пат ничего не знает, почему она пришла сюда вместо того, чтобы ждать его в отеле?
Как бы там ни было, если она ничего не знает, ему не нужно умирать сегодня вечером, он без сожаления может перенести эту формальность на завтра, когда она узнает. Он хотел прожить с ней свою последнюю ночь. Он упал с кровати, потому что ноги не слушались его, но ему удалось дойти до двери и отодвинуть задвижку.
Дверь тут же открылась и снова закрылась за Пат. Молодая женщина, даже не занявшись им, бросилась на кухню, закрыла газ, открыла окна во всех комнатах. Только теперь она обняла Плантэна и усадила его у окна. Она была бледна и забыла весь свой французский:
— Что вы сделали, маленький француз? Вы с ума сошли. Я вас ненавижу. Вы меня страшно напугали, дурачок. Ах, как я хорошо сделала, что поверила ему и приехала!
Он позволял ей баюкать, ласкать себя этими непонятными словами и дышал, дышал, голова была ужасно тяжелая и пустая. Пат покрыла прохладными поцелуями все его лицо, повторяя растерянно: «Почему?» Умереть из-за нее. Никто никогда не хотел умереть из-за нее. Действительно, для него она просто Пат, а не барменша, которая подает пиво и джин.
Поскольку глаза Анри наконец-то перестали быть стеклянными и затуманенными, она вновь смогла объясняться по-французски:
— Это Питер мне сказал…
Он покраснел, и она с трудом расслышала его:
— Что он вам сказал?
Она устроила затылок Анри у себя на левой груди, совсем рядом с сердцем, которое билось громче, чем королевские барабаны.
— Он сказал мне: «Я видел его. Он хочет убить себя, потому что вы уезжаете». Я знаю, что вы меня любите. Вы способны это сделать. Я кинулась сюда бегать.
Он вздохнул поглубже, чувствуя необычайное облегчение.
— Нужно говорить «бегом», Пат.
Ему не надо умирать даже завтра! Питер — отличный парень, джентльмен. Он прошептал:
— Питер — хороший парень… милый…
С запозданием он был осчастливлен, награжден ударом, который он получил от такого господина, от такого благородного человека.
Пат согласилась:
— Да, он хороший парень. — И добавила про себя, задумчиво: «Я не ожидала этого от него».
Запах газа развеялся, унесся на улицу в потоке воздуха.
Скоро, ночью, Пат будет обнаженной. Как вчера. И как завтра.
ГЛАВА IX
Он, по крайней мере, избавился от навязчивых мыслей о «Самаре». Он знал, что дорого заплатит за эту независимость, что ему урежут отпуск, он не получит большой премии и так далее. Но, поскольку ему было на это наплевать, он мог наслаждаться, пьянеть от жизни, наслаждаться, пьянеть от Пат, высокой и белокурой, совершенной картины настоящей жизни.
Конечно, эшафот 31-го приближался понемногу каждый день, но все-таки у Плантэна было утешение — он не терял ни одной минуты общения с Пат! Он отказался от переходов «туда-сюда» и жил в отеле «Мольер» с ней. Эту странную пару перевели в более просторный, а значит, более дорогой номер, что смягчило строгие моральные требования хозяев гостиницы.
Накануне своего отъезда Питер настоял на том, чтобы пригласить их на ужин, и Анри смог пожать ему руку так крепко, что англичанин, растроганный, тихонько пожелал ему удачи, и это пожелание проникло прямо в сердце Плантэна благодаря методу «Ассимиль».
Порой на Анри нападала меланхолия. Пат ни разу не сказала ему: «Я тебя люблю». А он осознал с математической точностью: раз она этого не говорит, значит, она его не любит. В данном случае его невежество простиралось слишком далеко. За исключением случаев (редких) обостренной нимфомании и случаев (менее редких) материальной заинтересованности женщины не спят с мужчинами, не испытывая к ним, по крайней мере, какого-то чувства, оно может дойти до пароксизма любви, но проходит через множество стадий — товарищество, симпатия, нежность, привязанность — все чувства, которые проницательная ревность расценивает как теплые. Плантэну не хватало этой проницательности, поскольку он слишком мало знал женщин.
Эта женщина заполнила его настолько, что стерла с лица земли тысячи других, тех, которые (особенно весной) всегда проходили мимо него на улицах Парижа, всего лишь проходили мимо. Она — это все женщины, все влюбленности, все духи и вся нежность души, все запястья, все ушки, все лодыжки и все бедра.
Поскольку она любила ходить пешком и хотела осмотреть весь Париж, а мускулы ее прекрасных ножек были развиты значительно лучше, чем у какой-нибудь очкастой вожатой скаутов, по утрам они выходили в тихое счастье улиц, ведущих их вперед.
Благодаря Винсенскому лесу он познал очарование обладания ею на травяном ковре, таком же, как за городом. Они обедали в «Пюс де Сен-Уан», в Сен-Клу, в китайском ресторанчике у Лионского вокзала, в бретонской блинной на улице Грегуар-де-Тур и в других местах — где угодно, отдавшись на волю ветра, свободные, как голуби, которым Пат при встрече бросала рис, приносящий счастье.
Анри «подготавливал тылы» для близкого уже времени, когда ему придется пережевывать железо воспоминаний, докуривать окурки ее импортных сигарет. Ему нужно было найти кого-то, с кем можно будет говорить о ней Потом. Он нашел его в коридорах станции Шателе в лице Гогая. Комический момент — он бросил монетку в кружку своего друга и заговорил с ним тоном, полным необыкновенного сочувствия, в то время как нищий разглядывал жалеющую его Пат, запечатлевая в памяти ее черты в преддверии возможных вечеров черной тоски, когда Плантэн будет приходить к нему.
Не считая этого эпизода, оторванный от своего квартала, своих привычек, своей работы, ото всех, кто мог его узнать, он жил в Париже жизнью всех иностранцев, фотографирующих памятники. Разница была лишь в том, что он фотографировал только женщину, одну и ту же, так часто, что потратил на пленку большую сумму.
— Пат, я буду посылать вам фотографии по одной, долго, чтобы вы не могли меня забыть.
Она обещала писать ему на имя мсье Гогая, соседа, надежного друга, и дала ему свой адрес в Майл Энд. Нет, она не забудет его. Она утверждала это и готова была поклясться на Библии. Он должен был довольствоваться этими уверениями, которые, в крайнем случае, можно было расценить как своего рода признание в любви.