Я начал заклинания с сердцем тяжелым, исполненным гнева. Внезапно раздался суровый, повышенный голос Джима – он распекал за нерадивость какого-то безмолвного грешника у берега реки.
Нет никого, говорил я ей внятным шепотом, нет никого в том неведомом мире, кто, по ее мнению, стремится отнять у нее счастье. Нет никого, ни живого, ни мертвого, ни лица, ни голоса, ни власти – ничего, что могло бы вырвать Джима из ее объятий.
Я остановился и перевел дыхание, а она прошептала:
– Он мне это говорил.
– Он говорил вам правду, – сказал я.
– Ничего, – прошептала она и, неожиданно повернувшись ко мне, спросила еле слышным страстным шепотом: – Зачем вы пришли к нам оттуда? Он говорит о вас слишком часто. Вы заставляете меня бояться. Вам… вам он нужен?
Какая-то скрытая жестокость просочилась в наш торопливый шепот.
– Я никогда больше не приеду, – с горечью сказал я. – И он мне не нужен. Никому он не нужен.
– Никому, – повторила она недоверчивым тоном.
– Никому, – подтвердил я, отдаваясь какому-то странному возбуждению. – Вы считаете его сильным, мудрым, храбрым, великим… почему же не верить, что он честен? Я завтра уеду – и всему конец. Вас никогда не потревожит голос оттуда. Видите ли, этот мир слишком велик, чтобы заметить его отсутствие. Понимаете? Слишком велик. Вы держите его сердце в своих руках. Вы должны это чувствовать. Должны это знать.
– Да, я знаю, – прошептала она спокойно и твердо. Я подумал, что таким должен быть шепот статуи.
Я почувствовал, что ничего не сделал. И что, собственно, хотел я сделать? Теперь я не уверен. В то время мною овладел необъяснимый пыл, словно мне предстояла великая и нужная работа: влияние момента на умственное и духовное мое состояние. В жизни всех нас бывали такие моменты, такие влияния, приходящие извне, непреодолимые, непонятные, словно вызванные таинственными столкновениями планет. Она владела, как я ей сказал, его сердцем. Мне следовало бы сказать, что во всем мире нет никого, кто бы нуждался в его сердце, его уме и его руке. Это общая наша судьба, и, однако, ужасно говорить так о ком бы то ни было. Она слушала безмолвно, и в ее неподвижности был теперь протест, непобедимое недоверие.
Зачем ей беспокоиться о мире, лежащем за этими лесами, спросил я. От этого множества людей, населяющих неведомые пространства, не придет, уверял я ее, до конца его жизни ни зова, ни знака. Никогда! Я увлекся. Никогда! Никогда! С удивлением вспоминаю, как настойчиво и страстно я говорил. У меня создалось впечатление, будто я схватил наконец призрак за горло. Действительно, реальность оставила позади обстоятельные и чудесные облики сна. Зачем ей бояться? Она знала, что он – сильный, честный, мудрый, храбрый. Все это так. Несомненно. И больше того. Он велик, непобедим… и мир в нем не нуждается, – мир забыл его и даже никогда о нем не узнает.
Я остановился; глубокое молчание нависло над Патусаном, и слабый сухой звук весла, ударяющегося о борт каноэ где-то на середине реки, казалось, делал тишину безграничной.
– Почему он никому не нужен? – прошептала она.
Мною овладело бешенство, какое испытываешь во время жестокой борьбы. Призрак пытался ускользнуть из моих рук.
– Почему? – повторила она громче. – Скажите мне!
Ошеломленный, я молчал, а она топнула ногой, как избалованный ребенок.
– Почему? Говорите!
– Вы хотите знать? – спросил я с яростью.
– Да! – крикнула она.
– Потому что он недостаточно хорош, – жестоко сказал я.
Последовала пауза. Я заметил, как метнулось вверх пламя костра на другом берегу, увеличился круг света, словно удивленно расширенный глаз. Затем пламя внезапно съежилось в красную точку. Я понял, как близко она стояла, когда ее пальцы сжали мою руку. Не повышая голоса, с язвительным презрением, горечью, отчаянием она сказала:
– Он то же самое мне говорил… Вы лжете!
Эти последние два слова она выкрикнула на туземном наречии.
– Выслушайте меня! – взмолился я; она затаила дыхание, оттолкнула мою руку. – Ни одного человека нельзя назвать достаточно хорошим, – начал я очень серьезно. С испугом я заметил, как трудно, захлебываясь, она дышала. Я понурил голову. Что толку? Шаги приближались; я ускользнул, не прибавив больше ни слова.
Глава XXXIV
Марлоу выпрямил ноги, быстро встал и слегка пошатнулся, словно опустился здесь после стремительного полета в пространстве. Он прислонился спиной к балюстраде и смотрел на беспорядочно расставленные плетеные шезлонги. Его движение как будто вывело из оцепенения распростертые на них тела. Один или двое выпрямились, словно в тревоге; кое-где тлели сигары; Марлоу глядел на них глазами человека, вернувшегося из бесконечно далекой страны грез. Кто-то откашлялся; небрежный голос поощрительно бросил:
– Ну и что же?
– Ничего, – сказал Марлоу, слегка вздрогнув. – Он сказал ей – вот и все. Она ему не поверила – и только. Что же касается меня, то я не знаю, подобает ли, прилично ли мне радоваться или печалиться. Лично я не могу сказать, чему я верил… я не знаю и по сей день и, должно быть, никогда не буду знать. Но чему верил он сам, бедняга! Истина одержала верх… Знаете ли, Magna est veritas et
[20]
… Да, когда ей представится благоприятный случай. Есть закон, несомненно… и какой-то закон регулирует ваше счастье, когда бросают кости. Это несправедливость, слуга людей, но случай, фортуна – союзница терпеливого времени, которое держит верные и точные весы. Мы оба сказали одно и то же. Сказали ли мы оба правду… или один из нас сказал… или ни тот ни другой?..
Марлоу приостановился, скрестил на груди руки и заговорил другим тоном:
– Она сказала, что мы лжем. Бедняжка! Ну что ж, предоставим дело случаю: его союзник – время, которое нельзя торопить, а его враг – смерть, которая не станет ждать. Я отступил – малодушно, должен признаться. Я попытался низвергнуть страх – и был отброшен, конечно. Мне удалось лишь усилить ее тоску намеком на какой-то таинственный заговор, необъяснимую и непонятную конспирацию, имеющую целью вечно держать ее в неведении. И это произошло легко, естественно, неизбежно. Словно мне показали деяние неумолимой судьбы, которой мы служим жертвами – и орудием. Жутко было думать о девушке, которая неподвижно стояла там.
Шаги Джима прозвучали грозно, когда он в своих тяжелых зашнурованных ботинках прошел мимо, не заметив меня.
– Как! Нет света? – с удивлением спросил он громким голосом. – Что вы тут делаете в темноте, вы двое?
Через секунду он, должно быть, заметил ее.
– Алло, девчурка! – весело крикнул он.
– Алло, мальчик! – тотчас же откликнулась она, удивительно владея собой.