Якоб решает любить - читать онлайн книгу. Автор: Каталин Дориан Флореску cтр.№ 62

Похоже, к тому времени я уже осознал некоторую ценность жизни и, увидев, что мостик совсем ненадежный, вернулся на берег. Отец Памфилий был в ярости и встретил меня с кулаками. Он схватил меня за рукав и сильно встряхнул.

— Я не для того тебя спасал, чтобы ты теперь убился! — крикнул он. — У меня на тебя еще кой-какие планы есть.

Поп повернулся к нашим зрителям, улыбнулся им и помахал рукой, потом добавил:

— Пойдем в дом, здесь на нас все смотрят. Есть одно предложение.

Батюшка накрыл стол для ужина, на плите закипал суп из ягненка, полученного в уплату за крещение ребенка. Он благословил пищу, налил нам по тарелке и сел. К шуму реки, сокрытой тьмой, прибавились звуки, издаваемые отцом Памфилием за столом, — он громко прихлебывал суп тонкими губами, едва заметными из-за усов и бороды.

То и дело он отщипывал немного хлеба от свежей краюхи, которую, как обычно, принесла к реке одна из самых набожных его прихожанок. Каждый день она укладывала хлеб вместе с остальными заказами батюшки на маленький плотик, и тянуть его через реку за веревку теперь было моей работой. «На моей должности не разбогатеешь, но сыт будешь всегда», — частенько говаривал батюшка. На столе между нами лежали чистые, тугие зубчики чеснока, которым пропахли мои пальцы и рот. Мы хрумкали чеснок, как другие щелкают семечки. Пощипывание на языке, которое проходило только к ночи, стало для меня неотъемлемым признаком той поры, как и много еще запахов и звуков.

Собрав остатки супа с тарелки последним кусочком хлеба, поковыряв в зубах длинным черным ногтем и проверив кончиком языка, что там ничего больше не застряло, он налил нам цуйки и заговорил:

— Я скажу жандарму, что ты мой племянник, что тебя отправили ко мне, ибо ты хочешь стать священником и нужно испытать твою веру. Скажу, что ты усердно учишься и стремишься пойти по моим стопам, но веру твою следует укрепить. Знаю, это лукавство, но с коммунистами лукавить можно. Господь простит меня.

Он встал, закурил сигарету и снял свою черную рясу. Потом сунул руку в карман штанов, достал какой-то ключ и положил его на стол.

— Ешь как следует. Скоро это может тебе пригодиться, — тихо сказал священник и осмотрел меня так, словно оценивал лошадь на рынке. Разве что зубы не попросил показать.

— Силушки в тебе вроде прибавилось, так ведь? — спросил он.

— Конечно, посильнее стал.

— Это потому, что тебя тут хорошо кормят. Но если сидеть на месте, только растолстеешь. Хочешь стать толстым и ленивым?

— Нет, не хочу.

— Будешь целыми днями сидеть без дела, так и случится. У тебя такой живот отрастет, что ты конец свой видеть перестанешь.

В глазах попа сверкнула хитринка. Я смущенно уставился на него.

— К тому же Господь не любит лентяев. Лень — это грех. Ты согласен, Якоб?

Я кивнул.

— Тогда скажи-ка, что ж ты ничего не делаешь-то? Ты выздоровел. Но здоровье нам Бог одалживает, милый мой. Кому оно больше не нужно, у тех Господь его забирает.

— Скажите, что мне делать, и я все сделаю, — ответил я.

— Что ж, Якоб через «с», ты католик. Так я предполагаю. — Я промолчал и опустил глаза. — Значит, в церковной службе ты мне помогать не можешь.

— Я буду делать все, что пожелаете, только не выгоняйте меня.

Батюшка о чем-то размышлял, некоторое время расхаживая по комнате. Наконец решившись, он схватил ключ и сунул его мне под нос:

— Я знаю, чем ты можешь заняться. Иди за мной.

Он взял керосиновую лампу, и мы спустились в подвал.

Чем глубже мы спускались, тем сильнее пахло гнилью, так что дышать стало почти невозможно. Отец Памфилий отпер замок и толкнул тяжелую дверь — она открылась с таким трудом, будто за ней хранилось золото, а не какая-то ерунда, которую поп собирал в лесу. На миг я и вправду поверил, что увижу золото. Я только в сказках читал, как выглядят такие места, где лежат кучи золота до потолка вперемешку с рубинами, изумрудами, сапфирами. Как они сияют и сводят с ума людей, увидевших это. Я надеялся увидеть сокровище, но не такое.

Когда отец Памфилий подвесил лампу под потолок и разрешил мне зайти, я в ужасе отшатнулся. Весь подвал был забит человеческими останками. Вот что таскал сюда священник. Некоторые мешки были пусты и ждали нового груза, другие — упали, и из них высыпались кости разной величины и формы. Батюшка явно не справлялся со всей работой.

Несколько костей были отмыты и поблескивали желтовато-белым на столе в середине подвала. Кости лежали и в ведрах. Другие, все в земле и грязи, были сложены кучами на полу, многие были сломаны или раздроблены, словно над мертвыми учинили большее насилие, чем над живыми. Среди костей попадались и черепа, проломленные, расколотые, но были и совсем неповрежденные, будто покойник только недавно улегся в землю.

На другом столе, который я заметил не сразу, отец Памфилий собрал из найденных фрагментов почти целый скелет, не хватало только одной руки и ступней. Тем временем я уже освоился и разгуливал по этой своеобразной ремонтной мастерской, прямо как по нашему кладбищу. В таких местах, в окружении множества покойников, я чувствовал себя в своей стихии. Батюшка за все это время не произнес ни слова, он стоял, прислонившись к стене и поглаживая бороду. Он наблюдал за мной, пока я поднимал один из черепов и крутил в руках или вынимал из мешка кость и тоже внимательно рассматривал ее.

— Ты не боишься смерти? — спросил батюшка.

— Смерти боюсь, а мертвых — нет.

— Это очень хорошо, потому что страх может только помешать.

Я понял, что прошел какую-то проверку или испытание, однако не знал, для чего. Что делал отец Памфилий со всеми этими костями и почему все время выкрикивал через реку числа, как будто речь шла о яблоках, купленных на рынке? Но особенно меня мучил вопрос, откуда все это взялось. Это не могли быть останки местных жителей, ведь при такой смертности деревня давно опустела бы. Батюшка каждый день таскал кости, словно воду из какого-то тайного, бездонного колодца.

Когда мы поднялись из подвала, он снова налил нам цуйки. Еще одно воспоминание той поры — мы постоянно были под мухой. Все время находился повод опрокинуть рюмку цуйки или стакан вина: дождь или окончание дождя, канун очередного церковного праздника или сам праздничный день; благодарность Господу за обилие, что Он даровал нам, или необходимость довольствоваться малым.

Вино мы пили после каждого крещения или венчания, а цуйку — после каждого покойника, по которому батюшка служил панихиду. Ибо, по его словам, цуйка хранит нас от смерти, а вино — помогает жить. Так что я никогда не бывал абсолютно трезв и, возможно, только поэтому счел предложение отца Памфилия разумным и логичным.

— Уже сорок лет я раскапываю здесь кости, и конца этому не видно, — сказал он. — Гора ими битком набита. Крестьяне суеверны и потому не ходят туда. Доходят, в лучшем случае, до моего дома, но дальше не решаются. Каждый день появляются новые кости, иногда в том же месте, где я копал накануне. Бывает, они торчат прямо из земли, нужно только вытащить. Как будто гора порождает эти кости. Ну, ты сам увидишь.