Якоб решает любить - читать онлайн книгу. Автор: Каталин Дориан Флореску cтр.№ 22

Вплоть до этого лета мы жили так, будто война идет не у нас, а только в киножурналах, радиосводках и газетах. Даже когда у нас забрали последнюю скотину и половину дедовых лошадей. Война лишь задевала нас краем, словно отголосками бури, бушующей где-то далеко. А тут вдруг она накрыла нас, да еще с какой силой.

Уже 16 июня союзники начали сбрасывать на нас зажигательные бомбы, самолеты целыми стаями опорожняли свои утробы над городом. Сирены взвыли и не утихали до августа. Мы с дедом прошли через это, а вот для родителей настоящая война началась, только когда они увидели русских из окошка. Между тем Красная армия была уже в городе, а немцы — на подступах.

Мы с Сарело рванулись к окну, чтобы посмотреть на орудие, о котором знали только понаслышке. Поддавшись какому-то странному очарованию и потеряв дар речи, мы не сводили глаз с чуда техники, которое тем временем прикрыли зелено-коричневой сеткой. Внезапно мать обернулась и воскликнула, прижав руку ко рту:

— Иисус-Мария-Иосиф! Оглянитесь вокруг, это ж не дом, а сплошной донос на нас. На стене Гитлер, везде журналы «Сигнал» и немецкие книжки.

Мы и в самом деле не удосужились очистить дом от следов нашего дела. Следовало вытравить его, если уж не из памяти, то хотя бы отовсюду, где оно могло нас выдать.

Отец и дед, конечно, едва ли разделяли образ мыслей других немцев, но тем больше их вина. Они давно это поняли. Ведь они были крестьянами, и такие понятия, не имевшие отношения к их земле, как, например, национал-социализм, были для них чем-то абстрактным, вроде утверждений, что Земля круглая и вращается вокруг Солнца. Но кто в это поверит, когда у нас в доме величайший полководец всех времен?

К той же запоздалой мысли, очевидно, пришел и Пауль, соседский сын. Из другого окна мы видели, как он осторожно вышел из дома и закопал в огороде ящик. Ясно было, что в ящике знамя со свастикой, которое он берег на день полной победы, и форма СС, которую, по его словам, он зашвырнул на чердак, как только вернулся домой. А теперь и чердак, оказывается, стал недостаточно надежным.

Другие соседи все сделали заранее. Еще в августе, когда румыны объявили нам об отмене братства по оружию, горожане почему-то затопили камины и стали жечь костры во дворах. Огню предавали памятные фотопортреты сыновей, приезжавших на побывку с фронта; фотографии празднеств в народных немецких костюмах; газеты и книги, пластинки, вымпелы Фонда зимней помощи, школьные тетради и, конечно, Гитлера, сотни Гитлеров. То, что не получалось сжечь, уносили подальше или закапывали. Достаточно глубоко, а то вдруг своя же собака раскопает прошлое и принесет его в дом в самый неподходящий момент. Детские игрушечные армии, юношеские значки и стариковские пивные кружки с гравировкой.

Мать останавливалась у каждого предмета, показывала его и спрашивала: «Это не слишком немецкое?» Каждый высказывал свое мнение, в итоге отец решал, оставить или убрать. Все вещи мы бросали на простыню, расстеленную посреди комнаты. Я пожертвовал всеми своими сокровищами: моделями «мессершмиттов» и бляхой от Паулева ремня, на которой красовалась надпись «Моя честь — верность» [15] .

Распятие на стене наконец было избавлено от компании Гитлера. Прежде чем вместе с Сарело связать четыре угла простыни, отец откуда-то достал портрет Сталина и вставил в рамку вместо Гитлера. Поставил его на полочку и прислонил к стене. Предусмотрительно — как раз на то место, где раньше стоял самодельный приемник, пока нам, как и всем немцам, не пришлось его сдать.

Но отцу и этого было мало. Он собрал все часы, какие только нашлись в доме, и поставил на стол.

— Говорят, русские любят часы. Вот придут, и не надо будет даже искать. — Он посмотрел на нас: — С этой минуты мы — румыны. Понятно?

Мы кивнули. Это было самое первое и самое быстрое превращение из множества тех, что случились в моей жизни.

Потом отец и Сарело снесли все это добро вниз, чтобы потом как-нибудь избавиться от него. Дед снова принес ножи и тоже спустился в подвал. Мать положила руку мне на плечо и сказала, глядя на Сталина: «Раз он у нас в доме, ничего плохого с нами не случится».

Едва прошло какое-то время и мы немного успокоились, как открылась калитка и к дому подошли трое русских, один — с винтовкой наперевес. Мать открыла дверь и встретила их возгласом «tovarăşi!», означающим и по-русски, и по-румынски одно и то же: «Товарищи». Они остановились в замешательстве, переглянулись, потом оттеснили мать в сторону и вошли в дом. Тяжелые сапоги застучали по дощатому полу. Я знал, что внизу, затаив дыхание, сидят двое мужчин и юноша, в трусах и фартуках. Что перед ними лежит выпотрошенная свиная туша. И Гитлер, завернутый в простыню.

Русские принялись что-то искать, мы не сразу поняли что. На часы они даже не глянули. Но мы услышали слово, которое они громко повторяли, глядя на наши озадаченные лица: ţuica — по-румынски «шнапс». Я подумал, что в России алкоголь, видимо, хранят в спальне, потому что там они искали тщательнее всего. Мать беспомощно пожимала плечами, а я-то знал, что она отдала бы им весь шнапс до последней бутылки, если бы только он был не в подвале.

Солдаты начали злиться, кажется, они выругались на своем языке и наконец обратили внимание на коллекцию часов. Однако остались недовольны ею, ведь они ничего не могли взять с собой — лишь будильники да настенные часы. Один солдат добрался до мужской одежды и как раз вытаскивал ее, когда мы услышали: кто-то поднимается по лестнице из подвала. Вошел отец с двумя бутылками в руках. Он поставил их рядом с часами, но солдаты не тронулись с места. Тогда он пригласил их: «Tovarăşi, ţuica».

Мы ожидали, что земля под нами вот-вот разверзнется и мы провалимся в пропасть. Что она поглотит нас, как могила. Но вместо того чтобы задавать вопросы, русские так расхохотались, будто решили, пользуясь случаем, посмеяться вдоволь, ведь на долгом пути к Берлину до сих пор у них вряд ли был повод для веселья. Один из них показал на стол, затем на отца. «Ceas», — сказал он, и мы сразу его поняли, потому что на румынском это значит «часы». Они явно приняли отца за часовщика. Часовщик в подштанниках и с двумя бутылками шнапса появился перед ними из ниоткуда.

В некотором смысле они даже были правы, ведь отец увлеченно ремонтировал все, что попадалось ему в руки: часы, фотоаппараты, радиоприемники. Он часто разбирал и собирал мамины золотые часы и бывал на редкость спокоен и доволен, когда починял что-то вместе с Сарело, сидя в нашей гостиной в Трибсветтере.

Русский задрал рукав шинели: на руке красовались трое часов, которые он забрал у кого-то во время воровского вояжа по Европе. Одни часы он снял, поднес к уху, потряс и протянул отцу. С нашим шнапсом в карманах они покинули дом так же быстро, как появились, и радостно зашагали через поле к акациевой роще.

Когда свинья была разделана, отец уселся за стол и до вечера провозился с часами русского, но тот их так и не забрал. Потому что вскоре диковинное растение начало метать свои семена в небо, дождь из «катюш» пролился над районом Шагер. «Катюши» издавали ни с чем не сравнимый звук, который пробирал меня так, как потом это удавалось лишь холоду. И голоду.