– Он, твою мать, умер, сквернавец! – сказала Эмилия. – И волоска б на голове моей госпожи не тронул, и слова б недоброго ей не сказал, если б ты его враньем своим не подстрекал.
– А в чем тут дело? – поинтересовался сенатор, и сам осмелев от полного отсутствия страха у Эмилии перед кинжалом ее супруга.
– Мой добрый господин, эта женщина, кою я взял себе в жены из жалости, ибо она проста умом была, а потому одаряла милостями своими множество распутных мальчишек по соседству, – так вот, хоть товар подпорчен был, я взял ее из милосердия, но умом своим она так и не поправилась.
– Ах ты, лживый ебохорек! – Эмилия почти выплюнула это, скорее в отвращении, нежели в истерике.
– Сдается мне, дама слишком много возмущается, – сказал Яго.
– А мне сдается, дама возмущается ровно столько, сколько нужно, – ответила Эмилия. – Мне сдается, дама только начала, блядь, возмущаться.
Яго сверкнул глазами, презрев ее реплику.
– Так вот, вчерашним вечером, в моем обществе Отелло отправился к дому Кассио и услышал, как молодой капитан там покрывает Дездемону.
– То была я, – сказала Эмилия.
– Что? – Яго потерял мысль и глянул на венецианцев, как будто они могли ему подсказать, что говорить дальше. – Тогда… – Он умолк, стараясь отыскать способ сметать это бедствие на живую нитку так, чтобы крой вышел выигрышный. – …Там мавр лишился рассудка, заслышав, как его любимая жена воет, изображая из себя двуспинное животное
[248]
…
– Тоже я, – сказала Эмилия, и уста ее пересекла ухмылка, точно в зубах она зажимала хвост победы.
– Она безумна. Она не издает в постели таких звуков.
– Издаю, коли мною правильно вертят. Спроси любого мальчишку у меня в околотке, придурок.
– Я старался мавра успокоить, но предательство Кассио, измена жены – все это было слишком для… – Он повернулся к Эмилии. – А Бьянка что ж? Она разве не должна была… то есть…
– Она приходила. Я отдала ей тот чертов платок, что ты ей обещал, и отправила восвояси.
– Так и было, – раздался из залы мужской голос. Оттуда вышел Микеле Кассио – и обнаженным мечом своим разделил Эмилию и Яго. – Синьоры, – поклонился он венецианцам. – Спрячьте кинжал, Яго, не то потеряете его вместе с рукой, его держащей.
Яго подумал секунду – всего одну, – что стоит посражаться, но он знал флорентийца: собранный и трезвый, он бы его разделал, как ястреб паутину.
– Признаюсь, синьоры, – сказал Яго, выронив кинжал и поднимая руки, сдаваясь Кассио. – Я орудье заговора, сплетенного великим и могущественным венецианцем. Я выполнял его лишь наставленья. Я следовал указаньям совета. Никто не мог предполагать, что мавр поступит столь необдуманно и трагически. – «Мы еще сражнемся, – подумал он. – Свалю все на Антонио и Брабанцио – и пусть они там разбираются со своими». – А больше я ничего не скажу.
– Вам представится возможность оправдаться перед советом, – произнес Ловичио.
Кассио подвел кончик меча к подбородку Яго, вынимая оружие из ножен предателя.
– В цепи его, в трюм следующего судна на Венецию.
Действие V
Фунт мяса
Не суйся меж драконом и яростью его.
– «Король Лир», акт I, сц. 1, пер. Б. Пастернака
Явление двадцать первое
Свирепые куклы
Грациано и Саларино неспешно шли по площади Святого Марка, направляясь к Риальто, – и тут заметили еврея: тот брел, повесив голову, весь нахохлившись от ветра, и под одной рукой нес ящик с бумагами, а другой придерживал свою желтую скуфью. Хотя едва пробило полдень, оба молодых купца были полупьяны и полностью очарованы чистою сказочностью бытия собой, а потому холода не замечали.
– Гляди-ка – жид! – крикнул Грациано. – Шайлок, мы слыхали, ты в Риальто оплакиваешь свое невезенье.
– О моя дочка! О мои дукаты! – передразнил старика Саларино. – Ни дочки у меня теперь и ни дукатов! И я не знаю, что тут хуже!
Шайлок остановился и прищурился поверх своих новых очков.
– Не дочь она мне. Она для меня умерла.
– А для нашего друга Лоренцо – нет, – ответил Грациано. – И он сейчас на Кипре наслаждается и ею, и твоими дукатами.
– Если уже с ней не покончил и не отдал моему брату, – сказал Саларино.
– А потом они кинули ее в море и теперь живут на твои дукаты. – Грациано расхохотался. – О твои дукаты, о твоя дочка!
– Смейтесь над моим несчастьем, молодой человек, но не только меня настигли сокрушительные потери.
– Ха! – отвечал Саларино. – Нам известно, что ты подослал жиденка в Бельмонт подменить ларцы для Бассанио, когда он будет просить руки Порции. Мы говорили с твоим гондольером, он тебе верность не хранил. Его же мой брат и нанял – и ему отдал кинжал свой.
– Ах вам известно, вот как? – Шайлок покивал. – И братнин кинжал у него, вот как? Понимаю. Странно, что вам такое известно, когда я об этом ничего не ведаю. Нет у меня никакого гондольера, и мне совсем не интересно, за кого выйдет замуж дочь Брабанцио. Вы знаете все это, хоть сие неправда и не имеет значения, но не знаете, какие вести на Риальто
[249]
сегодня утром, потому что были вы в пивной, где употребляли за свою удачу и мои несчастья, разве нет?
– А ну рассказывай, жид.
– А до Риальто дошли сведенья, что и второе судно Антонио погибло. Захвачено пиратами у Гибралтара. Команду выбросили на мавританский берег, а судно затопили у них прямо на глазах. Одного моряка подобрало проходившее испанское судно, и он прибыл сегодня утром. Скажите мне, и это я устроил? Это я повелеваю бурями и пиратами, что несут Антонио несчастья, потому что я еврей? Неделя осталась, бандиты с большой дороги. Передайте своему хозяину – пусть думает, как будет расплачиваться.
Два молодых человека внезапно протрезвели, и спесь слетела с них. Они переглянулись, не понимая толком, что им делать, как ответить. Вместе с состоянием Антонио на дно пойдут и их средства.
– Ступайте, ступайте, – сказал Шайлок. – В Риальто, сами убедитесь в моих словах. Вы же знаете, как евреи умеют врать.
Как наказанные щенки, двое поспешили в Риальто, отчаянно надеясь, что жид и впрямь солгал.
* * *
Это правда. Правда. Они действительно поговорили с моряком затонувшего судна. Но теперь – как сообщить Антонио? Они застали купца дома – он сидел с Бассанио, и оба пили вино, подогретое у очага, а на столе были разбросаны остатки простого обеда: хлеб, сыр и тонкие ломтики пармской ветчины.
– Заходите, садитесь к нам, – пригласил Антонио. – Тут хватит вам поесть, а я поспорить готов, сегодня вы еще ничего не ели.