– Что слышали! – злорадно ответила
регистраторша-администраторша.
Ага, вот какая загадка крылась в выражении ее
глаз, которое мельком отметила Алена: дамочка откровенно злорадствовала
возможности осадить заносчивую клиентку. Интересно, с чего бы это? Чем Алена ей
так не угодила с первого взгляда, что ее приняли в такие штыки?
А впрочем, пора привыкнуть, что тебя принимает
в штыки подавляющее большинство встречных-поперечных женщин, а также немалое
количество мужчин. За высокомерно задранный нос прежде всего. Только что с ним
делать, если он такой уж уродился?! Он задран физически, а не морально. Хотя и
морально тоже, конечно. Но сейчас речь, ей-богу, не о ее носе. Есть вопросы
поважнее.
Ничего себе сообщеньице: «Вы не захотите жить
в номере, где только что умер человек»!
Предполагалось, конечно, что при таком
известии всякая нормальная женщина забудет о своих гонористых претензиях,
упадет в обморок и со всех ног бросится в двухместный номер, где ее уже ждет
интеллигентная сожительница. То есть бросится не сразу, а после того, как
очнется от обморока, конечно.
Но такое могло случиться только с нормальной
женщиной, к числу коих относится, наверное, и сама румяная дама с начесом.
Однако Алена, на свою вечную беду, к этому типу не принадлежала. Она вообще
была не женщина, а писательница, к тому же детективщица, а потому только
вскинула свои и без того изломанные домиком брови (надо сказать, что родилась
она с бровями вполне нормальными, довольно-таки прямыми, но с течением лет они
приняли такую форму от частого и, что греха таить, высокомерного их
вскидывания) и холодно спросила:
– Что, он прямо в номере и умер?
Свекольная дама посмотрела в Аленины глаза и
вдруг отвела свои со странным, как бы даже вороватым выражением, и приоткрыла
рот, и сделала едва уловимое движение головой сверху вниз… но ничего не сказала
и движения этого не закончила, потому что не успела: послышались тяжелые шаги и
возмущенный мужской голос:
– Ну что ты, Галина Ивановна, девушку
пугаешь? Не беспокойтесь, девушка, этот человек просто жил у нас, а умер он не
в своем номере, а в медпункте. В парилке ему плохо стало, отвели его в
медпункт, а там он взял да и умер от сердечной недостаточности. Было это три
дня назад. Конечно, если сердце не в порядке, в парной делать нечего, это ведь
кто угодно скажет, она железного здоровья требует. Я в былые времена сам ее
очень жаловал, а вот как застариковал, стал беречься…
Во время этой тирады Алена успела обернуться и
теперь с неподдельным интересом озирала (сверху вниз, конечно, однако не по
причине упомянутого высокомерия, а потому, что ростом – сущая верста
коломенская) невысокого, довольно полного человека лет шестидесяти в алой, как
знаменитые книжные паруса, рубашке с короткими рукавами, в белых брюках и
ярко-желтых сандалетах, надетых на черные носки. Не только в этом немыслимом
сочетании, но и во всей коротенькой, плотной фигуре, во всей толстощекой,
загорелой, тщательно выбритой физиономии, в сочетании с абсолютно лысой
головой, напоминавшей о бильярдном шаре, было что-то непередаваемо одесское. Не
то чтобы Алена так уж хорошо знала одесситов, она и в Одессе-то была всего один
раз в жизни, да и то еще давно, при советской, так сказать, власти, но
почему-то именно классически веселые одесситы с какой-нибудь там Дерибасовской
или Маразлиевской улицы, а то и, условно говоря, с Малого Фонтана пришли ей на
ум при взгляде на появившегося в халате толстячка-бодрячка. А еще он очень напоминал
Колобка – того самого, сказочного, который и от дедушки ушел, и от бабушки
ушел, и от всех прочих, наверное, он в том числе и от лисы как-то умудрился
слинять, и долго-долго еще катался по лесным тропинкам, а в конце концов
закатился в пансионат «Юбилейный»… Конечно, это был уже пожилой, битый жизнью
Колобок, однако сказать о себе – застариковал, мол, я – он мог только по тем же
причинам, по каким юная красавица бормочет, разглядывая в зеркале свою
заспанную лилейную мордашку: «Ах, как ужасно я сегодня выгляжу!», то есть из
соображений чистого кокетства. На самом-то деле такие «колобки» до последнего
дня жизни щиплют за попки красоток, а иногда даже отваживаются на постельные
подвиги, которые и становятся для них последними. Как ни странно, статистика гласит:
именно низкорослые, полные, лысоватые мужчины, а вовсе не волосатые,
широкоплечие атлеты опровергают строку из известной песенки: «В сраженьях нам,
не на постели, расстаться с жизнью, нам расстаться суждено…» С другой стороны,
ничего в том нет удивительного: неумеренное питие, неумеренное же едение, а
также прочие приятности не способствуют, нет, не способствуют укреплению
здоровья… Однако стоявший перед Аленой Колобок был вполне еще жив, весьма бодр
и очень весело скалил в улыбке, может статься, и вставные, но белоснежные и на
вид молодые зубы:
– Здравствуйте! Госпожа Ярушкина, как я
понимаю? Очень раз вас видеть.
Вообще-то, настоящую фамилию свою Алена
терпеть не могла, что было связано с памятью о бросившем ее муже, горькой,
унизительной памятью, и, как правило, настроение у нее портилось при одном
только звуке этой фамилии. Однако сейчас даже мигом промелькнувшее и подленько
ужалившее воспоминание о господине Ярушкине не смогло стереть ответной улыбки с
ее лица:
– Здравствуйте, да, это я.
– А я директор «Юбилейного», Юматов моя
фамилия.
И он выжидающе посмотрел на Алену.
– Вы не родственник знаменитому
актеру? – немедленно отреагировала та.
Судя по всему, отреагировала так, как нужно:
Колобок просиял и сообщил, что нет, Георгию Юматову, игравшему в фильме
«Офицеры», он не родственник. Но ведь приятно носить такую известную фамилию,
правда, даже если зовут тебя не Георгий, а Михаил Андреевич? Да, солгала Алена,
конечно, приятно. Это была ложь во спасение: Колобок снова засиял лысиной,
улыбкой и белыми зубами.
– Так что все в порядке с вашим люксом.
Получите у Галины Ивановны ключи и идите себе в свой коттедж. Я вас провожу,
вещички с удовольствием поднесу, – предложил колобок, так нетерпеливо
переминаясь с одной коротенькой ножки на другую, словно продолжал бежать по
дорожке от бабушки, от дедушки и прочей компании.
– Да что вы, – испугалась Алена,
которая больше всего на свете боялась кого-нибудь как-нибудь обременить своей
персоной и отчасти именно поэтому жила одна, – я справлюсь, у меня, как
видите, чемодан на колесиках, сам едет, а сумка и не весит ничего.