Но мсьё Годфруа как ни в чём не бывало сказал:
– А вы правы, дело к ночи. И в этот час все дороги ведут куда? – он сделал многозначительную паузу, во время которой у меня внутри всё оборвалось, и добавил: – В кухню.
Лекарь одёрнул сюртук и, пропустив меня вперёд, как равную, указал на большой деревянный стол посреди просторной комнаты.
– Прошу, мадемуазель.
Окна кухни были распахнуты, шкафы и шкафчики, наполненные посудой и утварью, подпирали подкопчённые стены. Живописными красными гроздьями свисала с потолка паприка, тянулись к полу сетки с коричневатыми луковицами, трепетали на сквозняке нити сушёных грибов и гирлянды развешенных от угла до угла пучков трав. Пронзённая вертелом упитанная курица, уже подрумяненная местами, испускала в пламя капли жира. Тот с шипением падал на камни и испарялся. Я вспомнила, что только в полдень подкрепилась овсяной лепёшкой.
Краснощёкая женщина средних лет отвлеклась от стряпни и бросилась нам навстречу. Несмотря на длинный нос и некую угловатость, она показалась мне симпатичной.
– Мсьё тут кушать изволите, как обычно?
– Да, Софи. Накрывай.
Кухарка разулыбалась и хозяину, и мне, развела приветливо руками:
– Всё почти готово. И птичка не пролетит, как ужин будет на столе. Доброго вечера, мадемуазель, проходите-проходите, располагайтесь.
Мсьё Годфруа представил нас друг другу. Выдвинул грубо сколоченный стул и пригласил меня сесть, а сам устроился на таком же напротив. Расстегнув верхние пуговицы сюртука, мсьё Годфруа откинулся на спинку и с удовольствием вытянул ноги:
– Уж извините меня за отсутствие манер. Вы пока ещё чувствуете себя гостьей, но, надеюсь, быстро освоитесь и простите мне крестьянские замашки. Я, знаете ли, предпочитаю жить по-простецки. Без пышных галантерий
[1]
и реверансов.
– Так даже лучше.
– Вы молодец, Абели. Всё больше убеждаюсь, что правильно поступил, пригласив вас к себе, – сказал он и потянулся за бутылью, оплетённой ивовыми прутьями. Разлив бордовую жидкость в пару кубков, он подвинул один ко мне: – Настоятельно рекомендую, мадемуазель. Прохладное Монтаньё в такую жару весьма приятно.
– Монтаньё?
– Отменное вино – лучшая достопримечательность Перужа.
– Благодарю, мсьё.
Пока я крутила в пальцах керамический кубок, ещё переполненная мыслями и сомнениями, стоит ли принимать пищу из рук чужого господина, на столе появилось блюдо с желтоватыми ломтиками сыра канталь и кусочками подёрнутого белёсой корочкой нежного камамбера. Ему составили компанию розетки из свежих артишоков, наполненные паштетом из печени раскормленного гуся, нарезанная грудинка и домашняя колбаска андуйетт, украшенная сверху зеленоватыми веточками тимьяна.
Ловко, как жонглёр, Софи высыпала из кувшина в миску крупные оливки величиной со сливу и поставила их рядом с непривычно светлым, золотистым хлебом. Ещё мгновение, и кухарка водрузила в центр стола прекрасно зажаренную пулярку, пахнущую так, что у меня тотчас потекли слюнки.
Ничего себе простота! Не припомню таких яств и в праздники, разве только в детстве – на улице Ботрейи…
Лекарь попивал вино, глядя куда-то в сторону. Наконец, он притянул к себе тарелку и поднял на меня глаза.
– Как ваше самочувствие, Абели?
– Спасибо, всё хорошо.
Я решилась-таки и положила в рот сочную оливку. Отхлебнула вина. Терпкое, вкусное. Жажда и жара одолевали, я сделала ещё несколько глотков, почти опустошив кубок.
И вдруг кровь забила по вискам, застучала, я почувствовала, как начала жечь кожа на кисти – так же, как в тот раз, когда я плеснула на себя случайно кипятка у Моник.
Не понимая, что происходит, я скользнула взглядом по кухне и увидела, что кисть у кухарки перевязана. Ожог, – поняла я. Голова закружилась. Заломило локоть на другой руке. Я обернулась – вошла суровая Женевьева.
О, нет! Только не это! Всё возвращается! Из-под пола потянуло холодом, он прокрался под юбку, окрутил меня шелестом неясного шёпота, тревогой. Я задрожала.
– Что с тобой?
Мсьё Годфруа отставил кубок.
– Абели, ты меня слышишь? В чём дело?
– Я, я… снова чувствую.
– Что-то болит?
– Да, – я дотронулась до ноющего виска. – Голова. Кисть, как у Софи, локоть, как у Женевьевы…
– Потрясающе.
Лекарь подскочил со стула и наклонился ко мне, взял в ладонь ужасно жгущую кисть, проделал ту же манипуляцию, что и днем. Жжение не прекращалось.
– Не знаю пока, что именно возвращает твою способность. Но можно сделать вывод, что или вино, или отрицательные эмоции, которые ты, очевидно, испытываешь, прекратили воздействие акупунктуры.
Софи и Женевьева вытаращились на нас и замерли по своим углам.
– Подойдите-ка, – велел лекарь и сказал: – Не пугайся, Абели. Ты ведь затем приехала, чтобы разобраться. Потерпи немного. Готова?
Я кивнула.
– Софи, давай сюда руку. Что за повязка? Обожглась или порезалась?
– Ой, мсьё, дёрнулась давеча, ещё в обед, суп с огня снять да о котёл шваркнулась, прости Господи. Щиплет теперь, как черти кусаются.
Мсьё Годфруа подумал секунду.
– Абели, твои ощущения?
– Жжёт в том же месте.
Лекарь размотал тряпку, выставив напоказ побагровевшую, вспухшую мерзкими пузырьками кожу. Я поморщилась и с сочувствием взглянула на Софи, которая выглядела почему-то виновато. Она хотела было забрать руку, но лекарь не позволил.
– Посмотри, Абели. Ты и так чувствуешь всё то же, что она. А скажи, хотела бы помочь?
– Д-да, наверное, но вдруг… у меня станет так же.
– Не бойся, Абели. Рядом с тобой самый уважаемый врач провинции, вылечим. Но не попробуешь, не поймёшь. Доверься интуиции. Итак, что бы ты сделала?
Я с опаской поднесла пальцы к вызывающей неприязнь ране, дотронулась сначала до здоровой кожи кухарки, тёплой, суховатой, потом осторожно, едва касаясь, опустила кончики пальцев на ожог. Софи громко, через зубы втянула воздух.
«Я хочу помочь», – подумала я и тут же вскрикнула – резкая боль горячей лавой влилась в мои пальцы, прокатилась от самых кончиков до кисти, превратилась в жгучий комок – я даже увидела его, этот пылающий грязно-красным, отсвечивающий злостью и чувством вины шарик. Я прикусила губу.
Волдыри у Софи побелели и расползлись, как по волшебству, кожа стала ровной. Может, чуть более розовой, чем остальная поверхность руки, но от ожога и следа не осталось. «Наверное, эти жуткие пузырьки сейчас вздуются у меня… Ой, мамочки! Помогите, святые угодники», – взмолилась я, чувствуя холодные капли пота на спине.