Последний ребенок в лесу - читать онлайн книгу. Автор: Ричард Лоув cтр.№ 23

В своей серьезной и важной работе, значительно повлиявшей на систему образования, Гарднер опирался на открытия нейрофизиологии, позволившие определить участки человеческого мозга, отвечающие за развитие тех или иных способностей. Он показал, что вследствие болезни или травмы человек может утратить ту или иную интеллектуальную способность. У натуралистического интеллекта таких тесных биологических связей не выявлено.

«Будь мне дарована еще одна жизнь или целых две, я пересмотрел бы природу интеллекта на основе новых биологических знаний, с одной стороны, и более полного понимания области знаний и социальных процессов — с другой», — писал Гарднер в 2003 году.

Движение Монтессори наряду с представителями других научных педагогических направлений уже не один год работает в этой области [52] . Однако влияние полученного в природной среде опыта на раннее развитие ребенка нейронаукой изучено недостаточно. Выделение Гарднером восьмой категории интеллекта открывает новую обширную область для научных исследований, и вместе с тем его теорию могут уже сейчас использовать учителя и родители, иначе можно просто недооценить важность приобретенного в природной среде опыта для развития и обучения детей.

Профессор Лесли Оуэн Уилсон ведет курс психологии образования и теории обучения в педагогической школе университета штата Висконсин. Этот университет предлагает одну из первых программ изучения окружающей среды. Она одна из тех, кому нужны более определенные данные из области биологии. Сама Уилсон предлагает перечень черт, характеризующих восьмой тип интеллекта у детей. В частности, она пишет:

«1. У них хорошо развито чувственное восприятие, включая зрение, слух, осязание, обоняние, вкус.

2. Они с готовностью используют свои хорошо развитые чувства для распознавания и классификации объектов природной среды.

3. Они любят проводить время на улице, любят такие занятия, как садоводство, прогулки по полям и лесам, и стремятся как можно больше увидеть, а может быть, даже открыть какой-нибудь природный феномен.

4. Им не составляет труда запоминать то, что их окружает, отметить сходство, различие, подобие и аномалии.

5. Проявляют интерес к животным и растениям и заботятся о них.

6. Замечают в окружающей их природе вещи, которые могут пропустить остальные.

7. Собирают газетные вырезки в альбомы, ведут дневники о различных природных объектах; сюда могут входить и записанные наблюдения, и рисунки, и картинки, и фотографии, и отдельные образцы.

8. С самого раннего возраста проявляют большой интерес к телепередачам, видеофильмам, книгам и прочим вещам, связанным с природой, наукой и животными.

9. Проявляют хорошую осведомленность и беспокойство по отношению к вымирающим видам флоры и фауны.

10. Рано запоминают характеристики, названия и иную информацию, касающуюся отдельных объектов и видов мира природы».

Некоторые учителя, как мы увидим позднее, успешно применяют на практике свои знания о восьмой разновидности интеллекта. И все же при использовании этого полезного списка определений возникает опасность, что взрослые иногда могут неверно истолковать понятие натуралистического интеллекта, выделив его как особый интеллект, который сводится к упрощенному стереотипу: мальчик-натуралист или девочка-натуралист — это те, кто не боится змей и вечно торчит в классе у аквариума (при условии, что ему/ей повезло и таковой в классе есть). Не похоже, что учителя Бена Франклина относили его к этой категории, но обостренные чувства ребенка и способность отмечать естественные природные связи, бесспорно, были связаны с его экспериментами в природной среде. Дети обладают способностью настраивать себя на разные виды обучения, если у них есть соответствующий опыт.

Гарднер привлек внимание к тому факту, что понятие интеллекта не должно сужаться до лингвистического или логико-математического. Далее он подчеркнул, что у детей могут быть развиты несколько или сразу все типы интеллекта, но в разной степени. Первый признак, выделенный Уилсоном — эхо «острота чувственного восприятия». Конечно, какой бы тип интеллекта мы ни развивали у детей, в любом случае мы учим их концентрации внимания, но, как будет показано в последующих главах, при восприятии природы происходит нечто, что особенно благоприятствует концентрации внимания, причем не только потому, что природа интересна сама по себе.

Джанет Фаут, активный участник движения защитников окружающей среды в Западной Вирджинии, рассказывала, что, когда ее дочь была маленькой, она старалась обращать ее внимание на малейшие детали, чтобы разбудить все ее чувства. У самой Джанет тяга к миру природы проявилась довольно рано. Тогда, в начале 1950-х, Джанет воспитывалась в городском доме бабушки. В город бабушка переехала, прожив сорок лет в сельской глубинке. Простой белый домик выходил окнами на одну из оставшихся немощеными дорог Хантингтона. Целые дни Джанет вместе с соседскими детьми проводила на улице, играя в прятки и салки. Росший во дворе серебристый клен низко свешивал ветви, будто предлагая ухватиться за них, обвить ногами и вскарабкаться как можно выше; в его листве было ее тайное место, где всегда можно было спрятаться. «Там я могла затаиться и подумать о жизни, поразмышлять о будущем, там никто меня не беспокоил, и я могла предаваться самым невероятным мечтам». Воспоминания Джанет изобилуют описаниями познаний, приобретенных через чувственное восприятие, через сосредоточенность на объекте:

«Бабушка часто грозилась меня выпороть, если я не пойду домой, и раскидистая ива, что росла в соседнем дворе, предоставляла ей сколько угодно гибких прутьев, чтобы держать меня в повиновении. Не были исключением и дни, когда погода была плохая. То, что мы сейчас называем „плохой погодой“, тогда представлялось благоприятной возможностью. Сама по себе погода меня тогда мало интересовала, но стоило ветру поменяться, как я стремилась этим воспользоваться. Летние дожди гнали меня сначала в дом, где я все обшаривала в поисках купальника, а потом на улицу, где я промокала насквозь в полном обмундировании, если купальника не находилось. Дождевая вода на грязной дороге Двенадцатой улицы имела собственный запах, совсем другой, потому что то была настоящая земля, а не какой-нибудь асфальт, брусчатка или цемент.

Когда дождь был особенно сильным, я направлялась на авеню Монро, где стекавшие отовсюду потоки образовывали постоянный „бассейн“. Вода в нем доходила выше колен. Там я и плескалась. Листья становились кораблями, которые ловко уходили от опасности попадания в водоворот разбушевавшегося водостока. Сильный дождь означал, что настало время готовить мои любимые пирожки из грязи и удивительные соки из стекавшей по желобам воды. Если гроза расходилась в полную силу, с громом и молнией, мы сбивались в кучу на красном металлическом скате главного подъезда и все вместе испускали крики, полные благоговейного страха. Случайным бурям неизбежно сопутствовало резкое похолодание, когда гигантские дождевые капли превращались в ледяные градины. Они-то мне и нравились больше всего: знойная жара летних дней магическим образом исчезала. Град размером с мяч для гольфа напоминал реактивные снаряды, бьющие по воображаемым целям.